Серж Запольский - Лучшие френды девушки

К Винскому на освободившееся место подсел Комбат. Диван, – нежный стёганый «итальянец», – просел под его сильным, тренированным телом почти до пола. Простое лицо Комбата казалось удивительно значительным в отблесках ламп, имитирующих дрожащее пламя свечей. Он осторожно скосил глаза в сторону старого цыгана и сказал:

– Чуваки, а ведь наш сеньор Сальвадор не договаривает… Здесь сигары хоть и ручной скрутки, но табак амазонский. Правда, он мягкий и ароматный.

– Амазонский табак? – капризно вскрикнул Док, сидевший по другую руку от Винского. – Но я не люблю амазонский!

– Ну, – протянул Комбат, поправил галстук-бабочку и виновато улыбнулся. – Индейцы его курят.

– Я тоже не люблю амазонский, – сказал Винский. – Сеньор Сальвадор обещал нам лучшие в мире кубинские сигары.

Тут он затряс головой и воскликнул:

– От этой пляски у меня в глазах двоится!.. У меня такое чувство, словно всё это со мною только что было! Всё это я уже видел. Всех этих медведей!

– А-а, – небрежно протянул Док и пригладил сильными чуткими пальцами отвороты смокинга на груди, стряхивая видимую только ему пылинку. – Мы же в Колумбии, а это родина Гарсиа Маркеса с его магическим реализмом.

Тут из темноты раздалось рычание ягуара: сначала кто-то огромный с громким хрипом втянул в себя воздух, а потом рокочуще и долго с шипением выдыхал, в самом конце мурлыкающе рыкнув. Через несколько секунд всё повторилось сначала.

– Что-то сегодня особенно близко, – заметил Винский.

– Наглеет ягуар, – отозвался Док с видом бывалого охотника и предложил: – Вот я сейчас стрельну!

Винский хотел его остановить, но к нему неожиданно шагнула высокая цыганка, на смуглом лице которой царственная надменность сменилась нежной улыбкой. И тут словно какая-то сила подхватила Винского и потянула куда-то вверх.

Он почувствовал, как кровь бьётся в его жилах, и эта кровь всё приливала, и приливала, пока не затопила его всего, и вот уже стремительный поток, который был сама жизнь, понёс его всё выше и выше, и он отдался этому потоку, и он опять стал первобытным, диким охотником в ту древнюю тёмную пору, когда на земле ещё не было ничего – ни счастья, ни мук, а было лишь одно таинство стенающей плоти.

****

Винский стоял на берегу реки.

Река неспешно катила между крутых и глинистых берегов, вода в ней была густого кофейного цвета. По воде плыли ядовито-зелёные островки какой-то растительности и большие, скользкие на вид коряги с сидящими на них птицами, цаплями и пеликанами. Время от времени коряги затягивало в водовороты, и птицы крутились в них до тех пор, пока им это не надоедало, и тогда они улетали, грузно оттолкнувшись от коряги, полузатопленной их тяжестью.

Винский тосковал, ему хотелось чего-то странного, чего-то такого, что вне всяких правил, вне всяких законов и рамок. Его душу мутило от тяги к полёту, который один только и имеет значение в жизни. Причём, куда лететь и зачем – душе Винского было совершенно не важно.

Полюбовавшись ещё немного на туземную реку, он сплюнул с досады, хлопнул комара на щеке и пошёл в лагерь. В резиновых сапогах его хлюпала вода, ноги выше сапог кусали какие-то мокрецы, с высокой травы падали и прилипали на штаны склизкие пиявки. Винский отряхивался от них и ругался матерно.

В лагере было всё то же. От нечего делать он взял мачете, отрубил с бананового дерева лист и тут же бросил его. Всё вчерашнее казалось нереальным, расплывчатым и стёртым.

– Может опять цыган? – спросил Комбат у него с надеждой и потрогал брезгливо свою щетину на квадратной челюсти.

Винский вспомнил переливчатое сияние парчи, заломленные смуглые руки и поморщился. Какое-то время он молчал, потом решительно сказал:

– Хочу айяуаску!

– Да зачем тебе это? – взвился со своего места Док.

– Не знаю, мать твою, – ответил Винский и добавил: – Душа просит.

****

Индейцы плясали.

В руках у них были немудрёные музыкальные инструменты – флейты, барабан и какие-то дудки. Они ходили по кругу, как скованные одной цепью каторжники, время от времени трясли левой ногой под грохот барабана и тяжело дышали. Лица их были унылы, а изо рта не вырывалось ни пения, ни вскрика. Казалось, что они исполняли тяжёлую принудительную работу. Подвески из сушёных амазонских орехов на их ногах ритмично погромыхивали звуками, похожими на звуки маракасов.

Винский пригляделся к танцорам, стараясь их сосчитать, а поскольку те двигались по кругу, он начал отсчёт с барабанщика – какой-то крепкий малый бил и бил в барабан, зажав его под мышкой. Скоро, что удивительно, барабанщиков оказалось двое, и Винский сбился со счета.