Серж Запольский - Скрываясь от гуронов

В июне 1747 года капитан Дэниэл Линч ввалился в лондонскую мастерскую своего друга Томаса Чиппендейла с большим свёртком в руках.

– Куда это можно поставить? – громко спросил он.

Не дожидаясь ответа, капитан аккуратно пристроил свёрток на пол у себя в ногах и схватил Томаса в объятия.

– Э-э, да ты ещё больше располнел, дружище, – сказал капитан другу, после того, как они обнялись.

– Да у меня работа такая, ты же знаешь… Сидячая, – ответил Томас. – Чем больше сидишь, тем больше зарабатываешь. Гулять некогда.

Какое-то время друзья смотрели в глаза друг друга, потом Томас погладил капитана по плечам и сказал любовно:

– Зато ты всё такой же… Загорелый и жилистый чертяка.

Словно сконфузившись от этого выражения чувств, Томас покосился на свёрток и спросил с деланным интересом:

– А что ты привёз на этот раз?

– Это, брат… – сказал капитан и многозначительно замолчал.

Потом он таинственно прищурился, снял с головы треуголку, нацепил её на гвоздь в стене, пригладил свои и без того гладкие, выгоревшие на солнце светлые волосы и добавил шёпотом:

– Это, брат, сюрприз!.. Для тебя!

Отстегнув саблю, он отдал её Томасу и стал осматриваться по сторонам. Скоро капитан уже стремительно двигался по мастерской, с интересом оглядывая стоящие и лежащие в ней предметы, трогал их и тут же переходил к другим. Томас счастливо улыбался, ему казалось, что капитан заполнил собой всю мастерскую, находясь одновременно во всех её местах, во всех потаённых уголках, где они только в ней были, и даже там, где никаких уголков никогда не было.

– Ну, как твоя работа?.. Что нового сделал? – рокотал капитан.

– Да, есть новые вещи, – ответил Томас безжизненным голосом.

Капитан настороженно хмыкнул.

– Ты обедал? – спросил он неожиданно, остановился и пристально вгляделся в друга.

– Нет, конечно, я ждал тебя, – неясно улыбнувшись, ответил тот.

Капитан опустил глаза, потом опять цепко взглянул на Томаса и спросил:

– Да что с тобой, дружище?.. Ты словно не рад мне?

– Ну, что ты, – словно через силу сказал Томас. – Конечно, я рад тебе ужасно.

– Та-ак, – сказал капитан и, побарабанив пальцами по большому рубанку, лежащему перед ним на верстаке в горе стружек, приказал: – Рассказывай!.. Немедленно!

С этими словами он взял стул и сел на него верхом напротив Томаса, широко раздвинув колени и увесисто положив руки на спинку стула. Томас сделал шаг в сторону, как будто хотел убежать из комнаты, и тут же начал говорить, без всякого вступления, словно выплёскивая из себя наболевшее:

– Ах, Дэн, у меня такое чувство, что я бьюсь в закрытые двери. Я бьюсь в них и бьюсь, и этому нет конца и края… Конца и края – нет, и денег – тоже нет. Причём, как мастер, я становлюсь всё лучше, и мастерство моё растёт. Я создаю красивые вещи, но их никто не видит… Я кручусь, словно собака за своим хвостом – и не могу его поймать… Еле-еле продав какой-нибудь предмет, причём предмет достойный, за совсем небольшие деньги, я, окрылённый, начинаю работать над новой вещью, которая получается ещё лучше старой – и опять не могу её продать… Моя работа стоит, пылиться в мастерской, а меня самого охватывает отчаяние!

Томас на мгновенье замолчал, опустил низко голову и продолжил уже глухим голосом:

– Я всё время говорю себе… Надо ещё чуть-чуть потерпеть. Вот закончу этот стул, вот разработаю этот буфет – и у меня всё наладится, появится много работы, много заказчиков, а главное – появятся деньги на новые проекты. Но время идёт, а лучше не становится. В моей голове рождаются великолепные вещи! Но у меня нет денег, чтобы их сделать. И всё, что я зарабатываю, съедает аренда… Ты же знаешь, как она в Лондоне высока?

Томас отвернулся, подошёл к буфету и, опершись в него двумя руками, заговорил опять:

– Я иногда думаю, что бог помогает не тем, кто много работает, а тем, у кого есть здание в собственности. Потому, что его можно сдать в аренду. А я даже не могу дать объявление в газете – это тоже стоит денег! А мебель покупают у тех, кто на виду. И никто даже не подозревает, что за чудо стоит у меня в мастерской!.. А мне уже двадцать девять лет!

Начал говорить Томас почти спокойно и отстранённо, а закончил в каком-то холодном исступлении и даже слегка задыхаясь. Впрочем, он тут же замолчал, потом опять повернулся – лицо его было бледно и мокро от слёз. Капитан, не отрываясь, смотрел на него: Томас стоял молча, потом лицо его стало подёргиваться, и он опять отвернулся.