Макс Бодягин - Святые Полуночники

Зосема пристально посмотрел в его наглые рыжие глаза, попытавшись уловить намёк на иронию, но, похоже, краснобородый незнакомец говорил от чистого сердца. Моя мать – законно избранная кане Тониане, прозванная Медной хозяйкой, сказал толстяк, вздёрнув подбородок. О, протянул Кромм и вновь слегка похлопал собеседника по плечу: я вас понимаю. Этот мужчина действительно поступил очень необдуманно. Надеюсь он жив. Да насрать, ответил Зосема, развернувшись к нему спиной и подходя к стойке. Ему надоел этот странный медоточивый мужик.

Он ещё немного выпил, потом прошёлся по залу, поочерёдно задирая гостей, но напуганные посетители не поддавались на провокации и начали понемногу расходиться. Декка направился к Зосеме, чтобы сказать, что заведение закрывается и он даже готов дать его банде спиртного с собой на дорожку, только бы они убрались. Это, разумеется, была бы ложь, потому что «Солнечная нимфея», как и всякая нормальная гостиница, работала круглые сутки, но несколько раз обман срабатывал и Зосему удавалось выгнать, поэтому Декка, легкомысленно помахивая полотенцем, вышел из-за стойки, и тут услышал еле заметный скрип петель. Он тут же чертыхнулся, потому что собирался смазать их ещё три дня назад, но эта мысль совершенно вылетела у него из головы из-за необходимости постоянно следить за Кроммом, чёрт бы побрал его красную бороду. Декка прекрасно знал, кто сейчас входит в боковую дверь в этот неурочный час, он повернулся, чтобы предупредить гостью, но проспиртованный мозг Зосемы, вероятно, посетило временное просветление, потому что он поднял опухшие веки, выставил вперёд пухлый палец и заорал: о, зырь, пацаны! Тёлочка!

Кромм, наконец, оторвался от чтения и увидел, как в зал через потайную дверь входит стройная женщина в чёрном плаще с капюшоном. Она пыталась войти крадучись и ей бы это несомненно удалось, когда бы не внутренний алкогольный радар Зосемы, весь вечер пытавшегося найти подходящий объект для совокупления. Надо сказать, что гостья задрапировалась крайне умело. Когда она замерла, услышав пьяный крик, плащ встал, окружив её чёрным стаканом, но стоило ей двинуться, как спелое и манкое женское тело проступало сквозь ткань, играя тенями. Незнакомка шагнула за стойку и быстро пошла вдоль напитков к следующей потайной двери, ведшей в лифт для персонала, но Зосема уже поджидал её там, поэтому она развернулась и попыталась ретироваться, когда Зосема заорал: держи её, пацаны, посмотрим на её личико. Половина пацанов к этому моменту уже напоминала бессмысленную биомассу, но другая половина, к сожалению, активизировалась и, растопырив руки, ринулась к чёрному силуэту.

Кромм шагнул к гостье, взял её за предплечье и почувствовал, как она дёрнулась от ужаса. Не беспокойтесь, благородная матроне, шепнул он: никто вас здесь не обидит. Она повернула голову, вуаль под капюшоном слегка разошлась и Кромм на секунду увидел лик ангела. Словно драгоценная камея, лежащая на чёрном бархате, оно полоснуло его по глазам совершенной красотой. Вьющиеся белокурые локоны, тонкий нос, нежно-розовые губы, сохранившие подростковую припухлость, и огромные, как блюдца с голубикой, бездонные глаза. Девушка, которой на вид было едва ли двадцать лет, быстро покраснела, запахнула вуаль и двинулась к выходу.

Стоять, сказал какой-то из прихлебателей Зосемы, Кромм не обратил внимания на его лицо, звуки слились в гудящую мешанину, образы людей помутнели, но очертания мебели и окружающих предметов, наоборот, заострились и казались контрастнее. Кромм всё ещё видел лицо ангела, когда разбил этому парню голову пивной кружкой, а осколком распорол запястье его руки, пытавшейся удержать девушку. Кромм ласково улыбнулся ей, впечатывая стакан в лицо второму нападающему так, что разорвал бедняге кожу. Он поклонился и сказал: пожалуйста, не двигайтесь, матроне, и я помогу вам. Распрямляясь, он повернулся вокруг собственной оси, пропуская мимо себя нападавшего, чтобы отправить его к праотцам мощным ударом в затылок.

Он хотел снова увидеть ангела, поэтому бил и бил, кружился и финтил, вскакивал на стойку и спрыгивал обратно. Он не слышал пьяных выкриков, матерной брани, яростных кличей – ничего, он слышал только пьянящий звон собственной крови, взбудораженной увиденным. Он выворачивал челюсти, ломал шеи, рвал рты, вывихивал нападавшим руки, но в каждый момент бросал быстрый взгляд на безмолвную фигуру, неподвижно стоявшую у конца стойки, в надежде, что вуаль снова шаловливо разойдётся и мраморная белизна ангельского лица засветится ему навстречу. Он ждал этого света, как моряк ждёт луч маяка, он улыбался, лучился теплом, мысленно звал её. Но она стояла как статуя, пока вся эта человеческая плесень вокруг досаждала ему отломанными ножками стульев, разбитыми бутылками и кастетами.