Олег Малахов - Переплет

А что им до меня?.. Ну, с Винни все ясно. Хочет покрасоваться, показать, какой он ультра-панк и диссидент. А Жюли? Ей же просто хватило бы секса со мной, не в романтике же дело? Или все-таки в ней? Зачем я ей нужен? Без жилплощади, без средств для пропитания, а лишь с небольшой подачкой для пропивания.

Но я продолжал дивиться миру Жюли и Винни, их беспечному радикализму. Их безнаказанности. И продолжал рассказывать им о себе:

– Я работал на владельца нефтяной монополии. И после рабочего дня в понедельник я напивался. А потом мне было все равно. Но этого никто не замечал. И я продолжал работать. Продолжал работать. А когда это заметили, меня вышвырнули к чертям собачьим, как будто меня не было никогда, никогда не было… Лишили заработка, обрекая меня на жалкое прозябание, позорное затухание… Был ли я еще на что-то способен? Готов ли я был начать все сначала? Готов был, но не знал, как. Такая вот простая проблема поколения неактуального искусства. И потом, вроде бы нашел новое место для заработка положенных мне грошей в этом алчном мире, но вдруг получил это письмо… И этот билет, в народе именуемый «счастливым». Жюли де Блуа приглашала меня в Париж для участия в фестивале неизвестной восточноевропейской литературы.

– То ли еще будет, – начала говорить и тут же осеклась Жюли, как будто боясь выдать тайну, после чего Винни наградил ее жгучим от строгости взглядом, а в ее глазах еще на протяжении полсекунды можно было прочитать то слово «территория», то два слова «terra incognita».

В свете своего не слишком жизнеутверждающего монолога я отнесся к своим наблюдениям с присущей бродягам беспечностью.

А накануне мне привиделось.

Cон

Это было в вагоне поезда, когда я ехал, не зная куда. Мне снилась безграничная любовь со всей своей вселенской мощью, поглощающей все вокруг. Поезд вонзался в ковбойские степи в поисках индейского счастья. Поезд сбивал близко растущие к небу ирисы. Тогда, помнится, злосчастно сбежавший в Индию белогвардеец скуривал родные папиросы, по обыкновению спутав континенты. Из неба – вроде бы, дождь, но, – всем понятно, что это молниеносных стрел поток. Индейская атака. Напоминание о прериях Донбасса. Мне постоянно было больно ощущать, что я лишен родного крова. Но с той же сладостью, с которой чувствовалась боль, я ощущал свою свободу, точнее, непричастность к социуму. Вечно неприкаянный, учтенный как обладатель дырки в голове субъект, официально безработный и никто, я часто мнил себя легендой, но чаще походил на выброшенного на помойку пса. Поезд набирал скорость. Мы отрывались от краснокожих. «Александр Васильевич» – представился мой сосед по купе, закрывая окно и пряча револьвер в кобуру. «Ничего, мы еще приструним этих аборигенов, они еще спасибо нам скажут. Помяните мои слова, милейший». Мне ничего не оставалось делать, как помянуть его слова. Тогда, во сне, я еще не знал, с кем общался, но все-таки выпил с соседом по купе пару рюмашек любезно предложенного им коньяку. Когда он достал флягу, я обратил внимание на узор из трех сплетенных букв: «А», «В» и «К». Мы выпили, как полагается, за мирное время и за женщин, которыми мы друг другу пообещали обязательно «заняться», когда закончится война. Потом поезд тряхнуло, как при экстренном торможении, и я проснулся.

Явь

Стоп-кран действительно был сорван, и поезд, в котором мне снился этот сон, резко затормозил. До Литвы я добирался поездами. А из Вильнюса я уже летел в Париж, но с пересадкой в Лондоне. Создалось ощущение, что кому-то хотелось запутать мои следы, но я не возражал, так как всегда хотел побывать в Литве проездом и увидеть лондонский аэропорт Лутон мельком. Я считал себя загадочным скитальцем, пути которого теряются в паутине дорог. В Париже же все было организовано по высшему разряду. Красавицы у трапа с хлеб-солью в виде круасанов и шабли, лимузин и президентский номер в Рице, что на Вандомской. А потом… Но об этом вы уже знаете: кораблики, ресторанчики, Жюли и ночью, и днем, и в Фонтенбло дом. Стоп-кран был сорван неизвестным лицом.

Забытье

Ночь не наступала слишком долго. И Жюли, и Винни казались мне вымышленными персонажами. Алкоголь давал о себе знать. Ноги спотыкались, язык тяжелел. Список величайших актрис американского кино пополнялся. В него по аналогии с внешностью Жюли попали и юная Эмили Браунинг, и еще более юная Дженнифер Лоуренс, и менее юная Мария Вальверде, даже несмотря на то, что Эмили оказалась с рождения австралийкой, а Мария – испанкой. А Джию Хан и подавно звали Нафисой. А Аделаиду Кэйн я бы оставил в покое. Губы прочь от недописанных стихотворений!