Олег Малахов - Переплет

– Логика редакторов и владельцев издания была такой: «Нам не помешает потомок влиятельного клана для повышения нашего рейтинга. Сразу же выделим ей страницу «О культуре». Пусть пишет о Поланском и Биркин, и ищет разных самородков из Африки, Средней, Ближней, и прочей Азии, восточной Европы, на крайний случай. Эта неискушенная во всех отношениях братия сейчас популярна среди наших скептически настроенных любителей искусства. Как будто своего нового уже ничего не осталось». «И завтра я жду ее у себя в офисе» – добавит Эсьен Мулле, главный редактор газеты Le Figaro, обращаясь к своему секретарю Сесиль.

«Неплохое повествование для новичка» – оценю я, а Жюли увлеченно продолжит:

– А потом в очередной раз он уедет с Сесиль в Булонский лес, на Елисейские поля, Монмартр, в любой из их любимых ресторанчиков Парижа, где они отобедают, после чего на два часа отправятся в отель «Сесилия» на Авеню мак Маон, который, добавляя пикантности обстоятельствам, называется именно так, а его работники не интересуются, почему месье снимает стандартный номер с большой кроватью на сутки, а проводит в нем всего несколько часов. «Не желаете ли шампанского?» – в очередной раз услышит месье от портье, которому щедро будет заплачено за проявленную им учтивость во время сопровождения пары до выбранного номера. «Нет» – таким будет очередной ответ пожилого газетчика. А когда-то, в их первое посещение отеля «Сесилия», секретарь главного редактора Le Figaro Сесиль Бонкур хотела бы выпить со своим боссом шампанского, несмотря на то, что шла она на близость с ним совершенно осознанно, и очень уважала его при этом, но в силу отсутствия особого влечения к нему как к мужчине, ей бы все-таки хотелось расслабиться, выпив хотя бы один бокал охлажденного белого сухого.

«Ого! Жюли явно хорошо осведомлена о взаимоотношениях своих сослуживцев» – отмечу я, а Жюли с некой горечью в голосе завершит свой рассказ:

– Но все произошло по сценарию опытного папарацци, как происходит сейчас, и произойдет после обеда в Булонском лесу, или на бульваре Клиши, около дома Инвалидов, или в Латинском квартале. Однако, достаточно об этом. Уж слишком грустны эти места. Там одни туристы.

– Браво! – крикну я.

– Как ты! – уточнит Жюли и ткнет меня пальцем в грудь с издевательской улыбкой на губах.

– Ха… – выдохну я, изображая уколотого шпагой в сердце мушкетера, и распластаюсь, затаив дыхание, у ног Жюли.

– Хо-хо… – посмеется она над моим представлением, но склонится надо мной и будет заключена в мои сладострастные объятья.

Интервью

Радостные эмоции переполняли меня от того, что молодая графиня де Блуа была занята мной, своим крайним случаем из восточной Европы. Это странное время оказалось на редкость теплым, несмотря на декабрь. Замечательная погода стояла в окрестностях Парижа. Температура не опускалась ниже 10 градусов по Цельсию, 50 по Фаренгейту и 280 по Кельвину (если быть точным, 283,15). А днем солнце заставляло снимать и без того легкие куртки и пиджаки, плащи и кофты, и прочую одежду, обогревая прохожих 20-градусным теплом (здесь и далее – по Цельсию, потерпев неудачу в попытке приспособиться к системе Кельвина). Выключив мобильный телефон, Жюли опять набросилась на меня со всей своей нежностью и страстью (а как иначе), и продолжила выпытывать у меня все то, что, по ее мнению, может интересовать местных представителей бомонда. Но мне тогда казалось, что моя прежняя жизнь была слишком пресной, и на роль героя я не гожусь. Именно сейчас – подумал я тогда – начинается настоящая жизнь, новые открытия, свершения, признания. Но что-то тревожило Жюли. И она не останавливалась на достигнутом, а именно, моем приятном обществе в ресторане, на катере, в постели и на веранде ее поросшего мхом, или чем-то еще, дома. В идеале было бы неплохо раскрутить ее на настоящее интервью для газеты Le Figaro (все знают «фигаро здесь, фигаро там») вместо этой болтовни с перерывами на секс как забаву для распущенной и избалованной аристократки, не привыкшей к отказам. Что ни говори, а ее физические данные заставляют говорить ей «да», красивой девчонке, привыкшей к оргазмам. Хотя, меня, возможно, для нее может и не быть. Меня, человека лет тридцати, одетого небрежно, но не без внимания к себе. Возможно, я – это просто ее задание, при выполнении которого она слегка вышла за рамки приличия. Она просто стала олицетворением той персоны, с которой я всего лишь надеялся однажды побеседовать. Кстати, о беседе. Отправив меня за очередной бутылкой вина в погреб своего дома, Жюли направилась в гостиную, где она сняла трубку проводного телефона, набрала номер, как мне показалось, парижский (интуиция), и у нее состоялся короткий разговор с неким Винни. Я узнал об этом лишь потому, что до того, как спуститься в винные подземелья, я заскочил в туалетную комнату, а потом меня привлек слегка обеспокоенный голос Жюли, доносившийся из гостиной. Я подсмотрел за ней и подслушал ее. Она часто произносила имя «Винни», а порой и имя «Веня», но этой разнице я не придал значения. Потом на ее слове «жду» я исчез в подземной сокровищнице дома. Затем я, насвистывая какую-то дурацкую мелодию какой-то французской шансоньетки, поднимался с очередной бутылкой какого-то далекого года, когда меня еще не было на свете (однако). Название вина отвлекает от повествования. Важен образ. Она называла меня прозвищем, которое еще с утра прилипло ко мне. «Мино-мино-мино» – танцевала она вокруг меня, щипала меня за щеки и трепала мои волосы. И шутила еще: «Мино, Мино, сыграем в домино?». Как только ей приспичило окрестить меня этим «Мино»? Я предложил ей, раз уж она решила не называть меня по имени, величать меня лучше «Мимино», объясняя ей, что так мне будет понятней и роднее. Но эти девушки из высшего общества такие несговорчивые. Для нее я теперь просто «Мино». Ладно. За минет в ее исполнении ей можно все простить. Она носит шикарную одежду, в которой я не разбираюсь. Раздевать ее мне понравилось, но и в одежде в силу ее чрезвычайной сексуальности мне тоже все понравилось. «Кто такой Винни?» – размышлял я в тот уже послеполуденный час. Мне хотелось верить в то, что Жюли общалась со своим братом, кузеном Винни, например. Или со своим любовником, но уже бывшим. Просто попросила его привезти ключи от ее дома в Фонтенбло, чтобы вручить их мне и сказать: «Живи здесь, сколько хочешь. Твори». Но она шикарным телом, облаченным в умопомрачительные вещи и обласканным элитной косметикой и парфюмом, своими манерами, бархатным голосом вполне внятно и беззастенчиво внушала мне: «Я прекрасна, неподражаема. Я бесподобна, великолепна. А ты – непутевый писателишка. Мое развлечение. Мое скромное приключеньице. Я могу себе это позволить». И мне, чувствуя эту дискриминацию, хотелось бы ее просто спросить: «А видела ли ты, как плачут старые люди? А думала ли ты о том, о чем они думают, когда плачут?» «Они оплакивают свои документы», – без колебаний ответила бы она, предвосхитив вопрос, а я бы подумал, что этими документами для этих изнеженных прет-а-порте и утомленных ролан-гарросом французиков были бы их завещания (главное, чтобы наследство попало в хорошие руки).