Владимир Никифоров - Снайперы (сборник)

Клима лечили долго, и, когда к нему стали пускать посетителей, и сын и Юлька рассказали ему, что произошло в фирме за это время: исполнительный директор Петр Великий снял все деньги и скрылся, все счета арестованы, на него, как на учредителя, заведены три уголовных дела, Базаров на звонки не отвечает, – он позавидовал Светлане. Они оба были на ее похоронах, от них он узнал, что лицо Светланы мало пострадало в катастрофе, и на нем осталось выражение счастья. Надя прислала телеграмму (заверенную врачом!), что не может приехать из-за приступа гипертонии. Наконец-то на его радиотелефон позвонил Базаров и выразил сочувствие. Клим молчал. «Петр звонил недавно Вике». – «У тебя есть ее телефон?» Базаров помолчал. «А она рядом, поговори». «Он где-то недалеко, – сказала Вика, успокаивая то ли его, то ли себя. – Так хорошо слышно было!» Клим помотал головой, насколько это ему мог позволить гипс: «Наоборот: чем дальше, тем лучше слышно. Он явно за границей. Что же он сказал?» Она замялась. «Что это я виноват в вашем разводе?» – «Примерно так… И еще – что ты забрал все деньги москвичей себе, а он взял свои». – «Да нет, он взял все. И знаю, зачем. Он купит особняк, устроится, откроет бизнес и наконец-то избавится от комплекса неполноценности, который развел вас. А я тут ни при чем. Хотя, начнись все сначала…» Она положила трубку.

Приходили Виталий и Наталья. Виталию уже было за семьдесят, Наталья исполнилось шестьдесят пять, они с самой весны жили на даче, и признались, что никогда не были такими счастливыми: «Мы, как на Западе, где пенсионеры самые обеспеченные и самые свободные люди!» Неожиданно появились Волоховы; Юрий Васильевич, пересевший из партийного кресла за стол начальника областной транспортной инспекции, громогласно ругал Ельцина и его мафию, а постаревшая, усохшая, сгорбившаяся Татьяна Петровна вставила было слово про «умницу Явлинского», но тут же умолкла и сжалась под взглядом мужа из-под мохнатых брежневский бровей.

Оставшись один, он вдруг впервые за несколько последних лет вспомнил свою кормилицу Аню и подумал о ней как о родной матери: что ж ты не уберегла своего любимого сына от сумы да от тюрьмы? Конечно, в тюрьму он не попадет, но за это надо будет столько выложить адвокатам и бюрократам! Базаров не ошибся, сказав, что правосудие закроет глаза, он лишь не добавил: «За большие деньги». Вон те москвичи, которых он принимал в офисе и возил в Северный, стали хозяевами всего Севера за копейки, они уже получают миллиардную прибыль, вошли в правительство, а весь его гонорар уйдет на оплату услуг адвоката. Борис это словно бы предвидел, отказавшись от предложения стать учредителем фирмы: «Мне как госчиновнику – нельзя!», и денег с фирмы он не брал, зато сколько их с его подачи прошло через фирму, сколько сделок оформлено, и пойди разберись, какие настоящие, какие липовые! А вдруг все это было продумано заранее и разыграно как по нотам: чтобы Борис продал Север и при этом остался чистым? Пожалуй, так все и было. Да и он хорош: продался то ли за чечевичную похлебку, то ли за тридцать сребреников… А новая жизнь, отняв у них то, чем они гордились в прежней жизни: порядочность, доверчивость, готовность помочь, не дала взамен ничего. Что же дальше-то будет, если они за какие-то пять лет все в себе перевернули, другими людьми стали? Да и людьми ли? Как же так? Худенькая сероглазая женщина потеряла трех детей и четырех мужей, прошла камеры и ссылки, истязания и оскорбления, другая, чем-то похожая на нее, выкормила и вырастила чужого ребенка, отказалась от счастья… Эх, мама-мама! Почему ты не била меня, приговаривая: сам не воруй и другим не давай, честь свою береги!

На ноги его так и не поставили, и Юлька забрала его к себе в корсете и с костылями. После утомительного переезда он задремал в своей новой постели, а когда проснулся, увидел склоненное над ним сияющее счастьем лицо Юльки, вечной Кати Вершининой. «Это ты?» – прошептал он. Она закивала головой: «Я! Наконец-то мы вместе! Теперь уже навсегда!» Какой ценой, подумал он, такой ценой!.. «А где наш аспирант?» Она снова потрясла головой – теперь уже отрицательно: «Никого нет, только ты и я!» На шее у нее была та самая подвеска, что так не понравилось ему, а на руке – колечко с аметистом, которое он подарил Соне, потому что не застал Юльки. «Подвеску мне подарил ты, когда был Иосифом, а колечко – Соня, – сказала Юлька, заметив его взгляд, – и наказала: надень его, когда ты полюбишь по-настоящему. И вот я надела!» – «Когда она тебе его подарила?» – «Когда уезжала в санаторий». Ну что ж, его догадка подтвердилась… Он опустил глаза: «А если…» «Милый, – прошептала она, – никаких “если”! У нас все получится!» И когда на рассвете она наконец заснула, он встал и сам, без костылей, сделал шаг к балконной двери.