Влад Костромин - В Бобровке все спокойно (Шпулечник-3)

– Чэ-Пэ, у тебя уже есть версия?

– Какая версия? – не понял отец.

– Кто заборы ворует, – неопределенно поводил руками Малахай, – версия у тебя есть?

– Есть, но я ее пока придержу. В интересах следствия. Зачем натягивать раньше времени тень на соседский плетень?

Сосед понимающе кивнул.

– Ладно, расходимся по домам, а завтра начнем. Только сам понимаешь, этот разговор должен остаться сугубо между нами. Дело такое, не кур крадем, а со Злом боремся – надо в тайне держать, а то, не ровен час… – папаша воздел руку кверху, тыча пальцем в потолок.

– Понимаю, – кивнул Зигзаг. – Я как могила.

– И вот это, – отец достал из кармана длинный мятый шелковый шарф, условно белый, – тебе.

– Зачем, Чэ-Пэ?

– Затем, что ты моя правая рука, верный соратник, а шляешься, как охламон. Тебе, как Зигзагу, положена кожаная куртка и белый шарф. Форма такая. Бери шарф, Зигзаг!

– Как у Бендера. – Зигзаг рассматривал неожиданный для прижимистого отца подарок.

– Почти. Не отвлекайся.

– А где я возьму куртку?

А мне было интересно другое: где же родитель спер шарф. Обычно он бахвалился своими кражами, сочинял целые драматические истории про свою дерзость и находчивость, рассказывал их нам по вечерам в лицах. «Вырвем хорошую вещь из склизких щупалец товарно-денежных отношений», – как он говорил. А тут целый шарф я увидел впервые. И никакой красочной истории его похищения.

– Не волнуйся, я все продумал, – отец подошел к УАЗ-ику, открыл заднюю дверцу и торжественно вытащил светло-коричневую кожаную куртку, которую я тоже видел впервые. – Это тебе, Зигзаг.

– Мне? – растроганный Колька даже всхлипнул. – Спасибо, Чэ-Пэ! – он вскочил и импульсивно обнял отца вместе с курткой. – Не ожидал от тебя.

– То ли еще будет, Зигзаг, – похлопывал его по спине папаша. – Нас ждут великие дела и куча эпических подвигов. Уж можешь мне поверить.

– Верю, Чэ-Пэ, верю, – прослезился Зигзаг. – Тебе, верю.

– Казалось бы, с одной стороны, но при этом не могу не указать на необходимость, так сказать, – понес околесицу отец, – положительно рассмотреть противоположную сторону данной проблемы. Но при этом важно помнить, что при данном негативно-позитивном сценарии развития дальнейших событий, в их ретроспективной, как говорится, части, по результатам проведенных экстраполяции и интерполяции, я прихожу к следующим, безусловно неопровержимым выводам: мы будем как Карл Маркс и Фридрих Энгельс, как Верная рука и Друг индейцев, как Чип и Дейл 18, как Жан Поль и Бельмондо, как огонь и лед, вода и пламень, не столь различны меж собой, как позвоночник и гобой, – понесло папашу. – И запомни, мы с тобой станем неразлучны, как Чук и Гек. Нас временами будут даже принимать за мужеложцев, настолько мы станем близки, – вдохновенно вещал отец. – Как говорил старина Геродот старине Ферапонту.

– Чэ Пэ, а это обязательно? – покраснел сосед.

– Что?

– Ну это… мужеложество… голубыми быть… А то у меня жинка и дети… понимаешь… Не, ну если надо…

– Зигзаг, я же сказал, что будут принимать, – казалось, отец даже протрезвел от такой внезапной перспективы, – это же не значит, что мы взаправду будем сожительствовать!

– Тогда ладно, – расслабился Махалай, – тогда пускай принимают.

– Римляне и греки в этом толк знали, не зря же спорт создали, – слегка расслабился отец.

– Во, Чэ-Пэ, – Малахай мотнул головой, – я и сам этой всей спорты не понимаю: то обнимаются, то прыгают друг на друга, то валяются друг с другом.

– Сиречь забавы извращенных умов, вам, людям простым, можно сказать от сохи, понятны быть и не могут.

– Какой ты умный, Чэ-Пэ!

– Буддисты называют это проявлением алмазной мудрости, реализующей пустоту.

– Чэ-Пэ, а можно еще вопрос?

– Задавай, Зигзаг, – опять несколько насторожился отец, еще не пришедший в себя после предыдущего заявления соседа о мужеложества, – я отвечу.

– Комиссара Каттани же вроде убили? Тебя тоже убьют?

– Это хорошо, что ты интересуешься для расширения кругозора и в порядке общего повышения образованности. Я бессмертен, Зигзаг! Не переживай.

– Я рад, Чэ-Пэ! – сосед обнял папашу и в голос зарыдал у него на груди. – Я бы не пережил твоей смерти!

Назавтра ночью два приезжих гуманоида среди ночи начали ездить на КамАЗ-е с прицепом по асфальтовому кольцу, охватывающему наш сад, сигналя и оглашая ночной воздух воплями совокупляющихся бабуинов. На третьем проезде новоявленного ралли «Париж-Дакар» отец, как разбуженный декабристами Герцен, воспрянул ото сна.