Оксана Одрина - Лишний

– Иди ко мне, Алёшенька… – вновь протянул из темноты бесчувственный голос. – Иди…

– Тебе надо, ты и иди… – судорожно всхлипнул Лёшка, понимая, что своё теперь уже точно отходил.

Трудно было признать горькую истину, что храбрость не его удел. И не скрыться ему от малодушия под истерзанными ладошками, как и встречи с безликой женщиной теперь уж точно не миновать. Ведь он – Лёшка, совсем один здесь в непонятно где, некого позвать, никто ему не поможет – и вот теперь уже совершенно точно умирает. Допрыгался.

– Да прыгай же, Лёша! – выкликнул из кромешной тьмы незнакомый звонкий голос. – Прыгай немедленно, или Пагуба расправится с тобой!

Дрожащие израненные ладони с трудом сползли с глаз, и Лёшка увидел над собой девушку: бледное без капли косметики лицо, колючий взгляд тёмно-синих глаз, светлые непослушные волосы, что выбивались из-под капюшона терракотовой короткой куртки. Ежесекундно оглядывалась на безликую женщину, которая спускалась к ним, девушка молчала, поджав тонкие губы, как вдруг подалась вперёд, схватила Лёшку за плечи, встряхнула его, кивком головы указала на разбитое окно и выкрикнула:

– Прыгай же!

– И не подумаю, – всхлипнул в ответ он, не в силах унять дрожь в голосе. – Это ещё хуже. Я не прыгну. Только не так. Нет!

Шагнуть самому в окно, вот так запросто? Ага, конечно! Ничего у них не выйдет. Он не арматура в бетонной ловушке. Его не согнуть, не скрутить и не сломать.

– Не дождётесь! – сурово рыкнул он и отпихнул к окну невменяемую девчонку.

Взвиться вверх и подняться на непослушные ноги, вышло на удивление просто. А вот поймать хлипкое равновесие адовой реальности и, не глядя вниз, перескочить дыру в пролёте и снова припуститься во всю прыть – прошло негладко. Его пошатывало и подташнивало. Мозг всё глубже вяз в бессилии и утягивал в беспамятство, но измученный страхами Лёшка пока держался и всё бежал.

Ступени крошились под ногами и поднимали к потолку клубы едкой пыли. Краска со стен по-прежнему осыпалась, медленно кружа вокруг хлопьями алого снега. И хотя тремя пролётами ниже он совсем изнемог и теперь еле ноги тащил, но даже помыслить не смел о малейшей передышке. Следом за ним расползались и трещины на перилах, а и без того тусклый свет то и дело мерк, но конца лестницы так и не было видно.

– Иди ко мне, Алёшенька… – настаивал монотонный голос этажом выше.

– Сколько ж можно? – изводил он нытьём сам себя. – Сколько мне ещё идти и куда? Почему именно Алёшенька?..

Но тут в голове неожиданно помутилось, Лёшка на минуту остановился и прижался щекой к иссохшей фанере очередного окна, чтобы перевести дух, но не успел – со спины его настигли так внезапно, что он и понять-то ничего не успел, как его грубо ухватили за плечо. Тысячи ледяных игл одновременно ворвались под кожу. Он вскрикнул, но тут же онемел. А едва он бросил к окну пока ещё свободную руку, беззвучно взывая о помощи, как вдруг закоченел, словно в секунду замерз насмерть. Мгновение, и он больше не дышал, а жалко хлюпал застывающим горлом.

– Алёшенька, – чуть слышно выдохнул бездушный голос парню в затылок. – Иди ко мне, мальчик мой.

Тонкая корка льда без спроса поселилась на его иззябшей щеке и тут же побежала к виску и за ухо. Стужа расползалась к губам и подбородку, скользила по шее, спускалась к ключице, вымораживала руки снаружи, а грудь и живот изнутри. Он силился кричать, но хрупкая наледь сдавила горло таким болезненным спазмом, что получалось только сипеть. Хотел видеть, кто же измывается над ним, но мешали припорошенные тяжелым инеем ресницы. Только траурное платье перед глазами, и не разглядеть лица убийцы. Где лицо?..

На беду, женщина стремительно подалась вперёд, и тут же Лешкино горемычное плечо было безжалостно вспорото её костлявыми пальцами. Он дрогнул и плюгаво жамкнул губами, и отчего-то нутро его в секунду переполнилось непосильной тяжестью.

Внезапно ухо резанул кладбищенский вопль, и хватка безликой особы ослабла. Боль в руке тут же притупилась, и Лёшка, наконец, выдохнул, но, не владея больше собой, сломлено повалился на пол. Он трудно скорчился среди истлевшего хлама лестничной площадки и захрипел, давясь стылым воздухом. В брюхе драло так люто, словно напичкали его битыми кирпичами: давили там, резали, разрывали. Непослушные пальцы он толкал себе под дых, чтобы скорее всё закончилось – помогал камням освободиться.

– Больно… Мне… больно… – хрипел он. – Папа, где ты… Помоги, папа… Мне очень больно…