Оксана Одрина - Лишний

Облезлая краска на стенах изнутри была грязного красного цвета. Облетая, она укрывала пол алыми чешуйками, словно иссохшей кровью. Чужая кровь, чужая жизнь. Или не чужая, а Лёшкина.

Понять бы, что произошло, но Лёшка не мог сосредоточиться. В отчаянии он дёрнулся в сторону ещё раз, но без толку. С воем ударил ногой в металлические прутья перил, и они звякнули, завибрировали и, наконец, уступив, даровали пленнику свободу и отшвырнули его прочь. Он отпрянул, но споткнулся, не устоял и, заваливаясь назад, сильно ухнулся затылком о стену. Простонав сквозь зубы, он перехватил обездвиженную руку – не чувствовал ничего. Вскинулся – женщина без лица настигала. Она то и знай перегибалась через перила и без устали вторила:

– Иди ко мне. Иди ко мне, Алёшенька.

В висках застучала кровь, и Лёшка вновь сорвался с места и понёсся вниз. Не оглядывался, не прислушивался, мчался со всех ног. Рядом мелькнуло еще окно, но без фанеры. На дряхлой раме он уловил символ – чёрный разорванный снизу круг. Он тут же замешкался, оступился среди битых кирпичей, подвернул ногу и прошипел. И в эту самую секунду перед ним с грохотом обвалились ступени. Лёшка отскочил и вжался в стену, словно та спасёт его, если вдруг лестница обрушится целиком, и замер. Минута прошла. Потекла другая. Омертвевшая ладонь лениво приходила в себя. Чувствительность возвращалась, а холод не уходил – больше и больше проникал под одежду и, цепляясь за кожу, расползался по спине и левому боку.

Под ногами дышала густой пылью чёрная дыра в пролёте: ступени здесь обвалились и оголили ржавую витую арматуру. Скрутил её кто-то витками, загнул, как хотел, против всех законов физики, и спрятал в сером бетонном нагромождении.

– Какая сила способна вот так железо гнуть? – поныл парень, растирая по-прежнему недвижимую руку. – Мне бы хоть каплю той могучей сути.

Вот только делиться с ним выдержкой погнутые металлические прутья не собирались. Да и нужно ли всё это ему? В провале непроглядная темень и сырость, здесь холод. Дома нескончаемые страхи. Ведь треклятые панические атаки прячутся в потаённых уголках его сознания, когда за окном светло, и пожирают его рассудок, когда темно. Нет сил и желания просто идти дальше. И зачем?

– Иди ко мне, – провалился во мрак дырявого пролёта тягучий голос и понёсся по недосягаемому дну отстранённым отзвуком.

Нелегко далось Лёшке признаться самому себе, что он напрочь выдохся и измотался, да к тому же беспросветно потерялся в обычной, на первый взгляд, запустелой высотке. Так ведь ещё и гонительница не отступалась, умело настигала и с каждой уходящей секундой всё увереннее брала верх над затравленным безумцем. Но как же Лёшке теперь собраться? Как найтись в беспросветном «Выхода нет»? И при этом остаться в здравом уме? Как спастись…

– Сдался? Вот так запросто? – не поверил он сам себе. – Нет, только не так и не здесь…

Да вот только храбриться было слишком поздно. Силы подвели его в эту роковую минуту, и он повержено пал на колени, упёрся в раскрошенный бетон и зажмурился до боли в веках, надеясь, что хотя бы боль поможет овладеть собой. Когда же он снова открыл глаза, то в мгновение ослеп. Ужас тотчас же овладел им. Мешковато заваливаясь в сторону, он неуклюже скорчился, плюхнулся на живот и жалко закопошился среди хлама лестничной площадки.

– Не умер ведь я?! – закричал он, шаря по невидимому полу. – Ведь не умер, правда?!

Секунду спустя, испуг сковал горло так крепко, что голос его тут же оборвался. Лёшка теперь только сипел, одержимо царапаясь о куски кирпичей, чтоб наверняка прочувствовать вместе с болью и саму жизнь. И внезапно он наткнулся на искорёженные металлические штыри, а те в ответ впились в него острой ржавчиной и рассекли ладонь так глубоко, что Лёшка вскрикнул, взвился и неуклюже подался вперёд. Вот только его руки тут же провалились в прелую бездну, и в то самое мгновение пробудилась его неуёмная одержимость.

Страх умереть в падении с высоты в секунду взорвал мозг. Лёшка испустил истошный вопль, рывком отпрянул назад, опрокинулся на спину и сразу погряз в безумии. Он глухо завыл, уродливо скорчившись на краю чёрной пропасти, и плюгаво закопошился среди крошева бетона. И хотя он снова и снова терзался в попытках остановить собственное помешательство, царапая шею, грудь, живот и затыкая рот кулаком, чтобы заглушить стенания, что рвались наружу, всё было зря – оно не отступалось. Но вот спустя полчаса беснований, Лёшка внезапно затих, скрутился в комок, уткнулся головой в колени, впился в грязные волосы изодранными в кровь руками и застонал.