Дмитрий Сафонов - Энские истории

Итак, мы выходим на манеж. Я все еще не решаюсь посмотреть, кто же там сидит в четвертом ряду, справа от занавеса.

Мы с Женькой хватаемся за лестницы и лезем наверх.

Я не чувствую своего веса и, кажется, прикладываю огромные усилия, чтобы не выпустить из рук веревку и не взлететь под самый купол.

Конечно, руки у меня почти такие же сильные, как и ноги: один раз на спор я сбросил ботинки, сунул в них ладони, чтобы не испачкать, и поднялся по ступенькам на пятый этаж — на одних только руках. Но все равно, никогда прежде не ощущал я такой легкости в теле.

Вот Женька уселся на штамберте и начал раскачиваться. Раскачавшись, он перевернулся вниз головой, уперся в перекладину животом и обвил ногами стропы. Теперь его чуткие цепкие пальцы свободны, и он внимательно следит за каждым моим движением.

Я стою на доске, левой рукой крепко ухватившись за трапецию, а правой держась за тонкий трос растяжки. Наконец я улавливаю Женькин ритм, обеими ногами отталкиваюсь что есть сил от доски, правой рукой хватаюсь за посыпанную жженой магнезией буковую перекладину и после секундной паузы несусь вниз, в гремящую бравурной музыкой и пробиваемую разноцветными лучами пустоту. Ох уж эта стремительно набегающая пустота! Каждый раз она пытается высосать из меня все внутренности: "под ложечкой" замирает, кишки мелко трепещут, а сердце отчаянно бьется, стучит куда-то в ребра, противясь опасному падению в жуткую бездну, очерченную красным кругом, диаметр которого — ровно чертова дюжина метров… Одно умеряет сердечный галоп: то, что бездна эта накрыта спасательной — бывает, что и спасительной! — мелкоячеистой сетью.

После нижней точки траектории следует подъем. Я выгибаю тело, словно натягиваю лук — увеличивая тем самым инерцию. Достигнув высшей точки, на мгновение замираю, прикидываю расстояние до Женькиных рук, и вижу, как мышцы его спины напрягаются, наливаются металлом, бронзовеют. В эту секунду Женька будто раздувается, становится шире — я вижу, он готов… и улетаю на второй заход. Мчусь — но уже в обратную сторону, задом наперед, и над местом первоначального старта старательно складываюсь пополам — тяну носочки, мобилизую плечевой пояс; живот гудит, как пустой барабан — напряженный до предела брюшной пресс выдавливает из легких остатки воздуха; затем, в последний миг зависания над манящей бездной — глубокий вдох, и снова — вниз!

Но с той только разницей, что на подлете к противоположной высшей точке я уже не выгибаюсь, а наоборот — группируюсь. Сальто! Пируэт!! Обеими ладонями ударяю Женьку по запястьям; он делает то же самое — обязательно нужно со шлепком, чтобы захват был крепче. Есть захват! Руки — и мои, и Женькины — одновременно разгибаются в локтях, и в этот миг мы резко и коротко выдыхаем: "Ха!"

Один тур качаемся вместе — срастаемся в целый, слитый в едином невероятном усилии живой механизм с туго взведенной пружиной; пора! Женька выстреливает меня, словно из катапульты — прямо в перекладину пустой трапеции, вернувшейся назад после порожнего пробега; я чувствую чудовищное напряжение его мускулов и каждый раз боюсь, что однажды они лопнут — с громким глухим треском, и мой партнер разорвется пополам. Но нет! Женька тяжело отдувается, кровь приливает к его голове, глаза краснеют, однако он через силу пытается улыбнуться: улыбайся, черт тебя дери — ты же на манеже! Он садится на штамберте и простирает над зрителями мощную длань, словно благословляет их.

Я вскакиваю на свою приступочку и механически растягиваю губы. Руки мои дрожат; вены на них вздулись.

Хлопают нам или нет, я не слышу — в ушах сильно стучит. Разноцветные лучи ощупывают меня со всех сторон, и музыка плывет из динамиков — как через подушку: бу-бу-бу…

Мы работаем номер…

Но вот все трюки исполнены: Васильич стоит внизу, мелко пританцовывая, готовый в любую секунду сорваться с места и бежать подставлять падающему спину.

Женька часто дышит; сквозь грим и толстый слой магнезии видно, что он весь багровый — а вы попробуйте поболтаться двадцать минут вниз головой, да еще ловить и кидать при этом партнера. Это снизу кажется, что я маленький и легкий. Действительно, рост у меня — сто шестьдесят пять, но я же весь покрыт мышцами, словно панцирем — поэтому вес подбирается к семидесяти восьми: при том, что в теле нет ни капли жира и кость не особенно широкая.

Наступает ГЛАВНЫЙ момент. Сейчас буду делать тройное. Я застываю на месте и поднимаю вверх правую руку. Дробь! Напряженная барабанная дробь, но я ее почти не слышу — так неистово колотится мое бедное сердце. Вот оно замирает — я медленно опускаю глаза; встречный свет ярких софитов слепит, но я понемногу привыкаю… в четвертом ряду, справа от занавеса… сидит он… А рядом с ним — девушка необыкновенной красоты. Я пристально смотрю на эту парочку — незнакомца в черном смокинге с белой (уже белой) розой в петлице и молодую прекрасную девушку — и вдруг отчетливо вижу, как он трижды неторопливо касается своим длинным тонким пальцем ее нежного округлого плеча. А она будто и не замечает: тревожно изогнула спину и уставилась вверх, под купол — на меня, должно быть.