Дмитрий Сафонов - Энские истории

"Если только…" — в сердце мое закралась непонятная тревога, и я с подозрением взглянул на незнакомца. "Если только он не обманывает!", — подумал я.

— Ну что вы? К чему мне вас обманывать? — всплеснул руками незнакомец. Он почему-то опять перешел на "вы". — А впрочем… Не буду тратить время впустую. Вечером вы сами во всем убедитесь. Итак, справа от занавеса, четвертый ряд. До встречи! — он встал и, стремительно прошествовав мимо меня, исчез за дверью. Я хотел было броситься ему вслед, но ноги не слушались, и я упал ничком на кровать. Упал и мгновенно уснул.

Проснулся я оттого, что в дверь фургончика кто-то сильно постучал. Я с трудом поднялся с кровати и поплелся открывать.

Это оказался мой ловетор, Евгений.

— Ничего себе! — весело присвистнул он. — До представления — всего час, а ты спишь! Скорее вставай и начинай разминаться!

Я потер отяжелевшую от духоты голову.

— Слушай, Женька! Мне такой дурацкий сон приснился! Какой-то мужик с бабочкой, в черном костюме… как он называется?…

— Фрак, что ли?

— Ну да. То есть нет. У фрака — сзади полоски висят. А у этого — полоски обрезаны, и воротник обшит блестящей такой тканью…

— Смокинг, что ли?

— Во! Точно! Смокинг. И вот мужик в смокинге пришел ко мне и что-то говорил… Не помню точно, что…

— Потом вспомнишь. Давай разминайся.

— Да… Да… — задумчиво пробормотал я. — Пора уже… Что же он мне сказал? Не могу вспомнить…

Женька открыл кран, набрал в пригоршню теплой воды, пахнувшей ржавчиной и хлоркой, и плеснул мне в лицо.

— Забудь про мужика, соня! Работать пора! Так ты никогда тройное сальто не сделаешь!

Я зажмурил глаза, почувствовал противный вкус на губах и в этот момент явственно увидел перед собой лицо незнакомца — так в книге между строк, описывающих внешность главного героя, постепенно проступает лицо самого автора.

Увидел его лицо и все вспомнил! Весь наш разговор — от начала до конца, каждое слово. Вспомнил — и поверил!

— Женька! — сказал я твердо. — Я сегодня буду тройное делать. Поймаешь?

Он оторопело посмотрел на меня.

— Тройное? — переспросил с тревогой. — Чего это ты вдруг? Перегрелся, что ли? На репетициях-то у нас не получалось. Зачем зря рисковать? Нет, поймать-то я тебя поймаю — если закрутишься правильно, да раскроешься вовремя… Поймать-то я тебя поймаю… — неуверенно повторил он.

— Вот и хорошо! После двойного — с двумя пируэтами — я сделаю паузу. Постою, сосредоточусь… Надо, чтобы в этот момент была дробь! Скажи Васильичу…

— Ну, уж это я ебу! — замахал руками Женька. — Васильичу сам обо всем говори: с меня он голову снимет, а тебе — с рук сойдет.

— Ладно, скажу! Где-нибудь в антракте. Пусть он объявит, мол, тройное сальто, рекордный трюк, и будет дробь. Сегодня я сделаю тройное сальто!

— Тогда что ж? — ехидно спросил Женька. — Вечером будем колоть и обмывать КРЫЛЫШКИ?

От этих слов сердце мое радостно забилось. Да! Конечно! Если сделаю тройное, тогда вечером сразу и наколем! Рисунок этих крылышек у меня есть — точь-в-точь такие же, как и у Майкла Йорка. Такие, знаете, наподобие ангельских…

— Да! Конечно! Вечером и наколем! — ответил я.

— Ну хорошо, — согласился Женька. — А если не сделаешь? Что тогда?

Я тяжело вздохнул и помрачнел:

— Ну, а что — тогда? Тогда — приду в страховочную сетку, прямо в середину, как ребеночек — в мамину колыбель, затем встану, залезу по веревочной лестнице наверх и сделаю еще раз двойное с двумя пируэтами.

— Кураж не потеряешь?

— Вроде не должен…

— Ну смотри, — Женька сочувственно хлопнул меня по плечу. — Если передумаешь, ты просто махни рукой — вот так! перед собой, слева направо, и я пойму, что работаем обычную программу, без тройного. Ладно?

— Угу, — подтвердил я и стал разминаться.

До представления оставался всего час.

И вот — началось! Оркестр грянул марш!..

Это я так говорю: "оркестр грянул", а на самом деле — никакого оркестра у нас и в помине не было. Сидел за пультом полуглухой Марк Захарович Пысин, гордо именовавший себя "режиссером-постановщиком звукового оформления спектаклей" и, отчаянно борясь с чесночной отрыжкой и похмельной дрожью в руках, пытался вовремя включить нужную фонограмму. Когда ему это удавалось, он гордо заявлял: "Пальчики-то! Почти как у Ван Клиберна — так прямо ходуном и ходят!".

Козупей работал под песню Зыкиной "Я — Земля, я своих провожаю питомцев…", Васильич предпочитал "Ах ты фокусник, фокусник-чудак!", а мы летали под "Притяжение Земли" и "Траву у дома". Вы, наверное, и не знаете таких песен? Я бы тоже не знал, если бы они не хранились у Марка Захаровича в "фонотеке" — фибровом чемоданчике со сломанными замками и потому перетянутом грубой бечевкой. Но это еще ничего: акробаты на подкидной доске братья Алмазовы (на самом деле — никакие не братья, и уж тем более — не Алмазовы, а просто артисты Павлов, Семенов, Хавкин, Маркин и Селезнев) выступали под ускоренный — примерно в два раза — залихватский мотивчик народной песни "Коробейники": бесконечное повторение одних и тех же тактов, а в финале — помпезное "Советский цирк!.."