Дмитрий Сафонов - Энские истории

— А кто же?

— Писатель, вот кто! Этот олух Грязнов наивно полагал, что сюжет можно написать на заказ. Он мнил себя главным действующим лицом, а на поверку оказался жалкой марионеткой в руках опытного кукловода!

— Ну-ну! Интересно послушать! Давай дальше!

— Помните, когда все уже якобы раскрылось, Писатель зашел в кабинет к Грязнову: принес халат и ключи от сейфа? Там еще был Ломакин?

— И что?

— Писатель говорит майору: "Вы не могли бы нас оставить на минутку? Я должен кое-что спросить у Александра Владимировича." Я уверен, что он ничего не спрашивал. Он сказал что-то вроде: "Сиди в кабинете и никуда не выходи. Сейчас начнется самое интересное." Потом Писатель выпивает с майором рюмку коньяку и отсылает того обратно в кабинет: Ломакин должен убедиться, что Грязнов еще жив. Потом Писатель начинает бить жену; Людмила прибегает к Грязнову, но тот, памятуя наказ Писателя, не трогается с места. На выручку Марине идет майор. Когда все собираются на втором этаже, Писатель снова заходит в кабинет и предлагает Грязнову внимательно посмотреть на монитор. Грязнов поворачивается к нему спиной, Писатель накидывает на него халат — чтобы не забрызгаться кровью — и бьет его по голове тяжелым куском мрамора.

— Но как ему удается быть в двух местах одновременно? Ведь он гоняет жену?

— Вовсе нет. Выпив с Ломакиным, он не идет наверх, а прячется в подсобном помещении под лестницей. Избиение Марина инсценирует сама; пускает в ванной воду и говорит, что Писатель моется; тем самым выгадывает время. Марина — гениальная актриса, жена и сообщница! Потом, когда Людмила уходит к себе, а Ломакин спускается вниз и идет в кабинет, Писатель быстро бежит наверх и залезает под душ. Получается, что у него — алиби!

— Допустим. А как он убивает Светлану?

— Так ведь он сам рассказывает об этом Ломакину. С одной маленькой поправкой: он говорит, что пузырек с ядом подкинула Людмила, а на самом-то деле — он. Как раз тогда, когда он вместе с Людмилой ходил в спальню Грязновой за корвалолом для Марины.

— Ой-ой-ой! Какое тяжеловесное предложение! Если когда-нибудь вздумаешь писать — постарайся быть кратким и точным. Это главное. Ладно. Пусть все так. Непонятно одно: мотив? — он рассчитывал меня озадачить.

— Очень даже понятно, — парировал я. — Драгоценный перстень! Готов поспорить, что Грязнова похоронили со стразом на руке. А настоящий — остался у Писателя!

— Ты и впрямь молодец! — изумился Автор. — Я думал, что никто до этого не додумается. Может, вспомнишь заодно ключевую фразу?

— Конечно. В самом начале последней повести, в диалоге с женой. Она говорит: "Напрасно ты себя так… Демонизируешь." А он отвечает: "Наши представления о вещах очень часто не соответствуют действительности." Я прав?

Автор задумался. Потом кивнул.

— Все загадки решены, — самодовольно сказал я. — Осталась последняя деталь. Мне кажется… — тут я немного замялся, — что книга не закончена. У нее нет финала.

— Вот как? — Автор проткнул меня сверкающим взглядом; мне даже стало не по себе; впрочем, глаза его тут же погасли. — И каким ты видишь финал?

— Точно не знаю, — попытался объяснить я. — Но текст должен быть… округлым. Совершив виток, сюжет должен вернуться в ту же точку, откуда все началось.

— Я тоже так думаю, — согласился Автор. — Подожди немного, я скоро приду, — он встал и ушел в комнату.

Я разлил остатки коньяка по рюмкам. Отрезал кусочек торта и положил на тарелку. Хотелось есть.

Я приканчивал второй кусок — гораздо больший, чем первый — и так этим увлекся, что не заметил, как на пороге кухни возник Автор.

Он выглядел шикарно: черный смокинг, ослепительно белый пластрон, бабочка из фиолетового шелка, в петлице — белая роза, черные лакированные туфли с острыми носами. Он стоял, сложив руки на груди, и смотрел на меня — немного свысока.

— Ты прав, — сказал он. — Совершив полный оборот, сюжет возвращается в ту же точку, откуда все началось. Но ты забыл еще одну ключевую фразу. Конец третьей повести: " Подобные вещи просто так не исчезают. Никогда! Напротив, они всегда возвращаются к своим хозяевам", — он расцепил руки, и я увидел, как на его мизинце заиграл ослепительным голубым светом крупный бриллиант.

Я похолодел. Машинально потянулся к рюмке. И немедленно выпил. Один. Что было, признаю, не совсем вежливо с моей стороны.

— Послушайте, — я сидел на расшатанном табурете и не мог подняться; поэтому смотрел на него снизу вверх. — Но это же — игра?