Дмитрий Сафонов - Энские истории

— У-у-у, — понимающе протянул майор. — Вот оно что.

— Видите ли, — продолжал Писатель. — Я долго думал: ведь если он хочет развестись с женой, то должен отдать ей половину всего имущества. А это — немалые деньги. Вряд ли Грязнов так просто бы с ними расстался; он за рубль и воробья в долине загоняет. Грязнов замыслил что-то недоброе. Еще вот какие соображения у меня имеются: ведь он собирался жениться на Людмиле? А Людмила-то — врач. Она хорошо разбирается в ядах. И вообще — очень хладнокровная женщина. Понимаете, к чему я веду?

Ломакин кивнул.

— Когда Грязнова убили в первый раз, Светлана испугалась. Я попросил Людмилу отвести ее наверх и дать чего-нибудь успокаивающего. Она напоила ее корвалолом. Но! Заметьте, ничего не случилось. Потом они спустились в гостиную. И теперь корвалол потребовался моей жене. Я ходил в спальню Светланы вместе с Людмилой, и мы забрали этот пузырек. Он и сейчас в нашей комнате; жена его почти весь выпила; и совсем не отравилась. А у Светланы-то остался другой! Вам это о чем-нибудь говорит?

— Незаметно подкинула? — сурово сдвинул брови Ломакин.

— Точно. Картина вырисовывается такая: Грязнов хочет жениться на Людмиле; но отдавать деньги ему вовсе не хочется; с помощью Людмилы он готовит убийство жены; а этот бал-маскарад нужен только для прикрытия. И все бы у них получилось, но они не учли характер Светланы. Видимо, вредная баба решила: "Так не доставайся же ты никому!", улучила момент, когда никого не было, вошла в кабинет, и — ба-бах! Готово дело. Опередила муженька. Но ненамного. Она поднялась к себе в спальню, выпила корвалола: чтобы успокоиться, и — отправилась следом! Уже, наверное, догоняет его.

Майор одобрительно хмыкнул:

— Ты хоть и Писатель, а голова у тебя работает!

Писатель скромно поклонился:

— И теперь — последнее. В этом доме — два трупа. Муж и жена. Один другого стоит. Их уже не вернешь. Но давайте мыслить реально: по завещанию Людмила становится самым богатым человеком в Энске. Это факт. Если представить дело таким образом, что Светлана убила Грязнова в состоянии аффекта, а потом отравилась сама… В этом случае, я думаю, вы можете рассчитывать на благодарность со стороны Людмилы. А я? Я — человек маленький. Я буду молчать… Мое дело — фантазия. Вымысел… В реальности я не силен.

Ломакин внимательно оглядел Писателя, подвинул два стакана, наполнил их до краев. Они выпили, не чокаясь.

— Я полагаю: то, что вы сейчас сказали, является единственно правильной версией происшедшего, — официальным тоном заявил майор. — Благодарю за помощь в проведении расследования. Я иду вызывать оперативно-следственную группу.

Качнувшись, он встал из-за стола и пошел в прихожую. Там был телефон…

На этом рукопись обрывалась. Триста страниц машинописного текста в дешевенькой серой папке — и все!

Не знаю, как вам, а мне рукопись очень понравилась; я прочитал ее за один вечер. (Если быть точным — за один вечер и одну ночь.)

Как она попала ко мне — это отдельная история: не менее загадочная и неправдоподобная, чем те, что описаны выше.

Вряд ли я смогу рассказать ее так же ярко и живо, как неизвестный Автор; поэтому не буду даже и пытаться. Приведу одни только факты.

Однажды мне случилось быть в окрестностях Коптевского рынка; там по выходным дням работает барахолка. Продавцы расстилают тряпки прямо на земле и раскладывают на них свой товар. Товар большей частью уникальный: старые вещи, монеты, книги. Помнится, я приехал, чтобы купить себе галифе из настоящего черного сукна, и к ним — кожанку, какие носили комиссары в тридцатых годах. Скажу сразу: галифе я так и не нашел, а кожанку — отыскал-таки. И, кстати, в очень хорошем состоянии. Стильная вещь, рекомендую. Но речь сейчас не о ней.

Я прогуливался по рынку и увлеченно смотрел себе под ноги. Если видел книги, то задерживался около них подольше. И одна книга привлекла мое внимание. Не могла не привлечь! Толстенный фолиант, на немецком языке, 1834 года издания, с готическим шрифтом и красивым экслибрисом на титульном листе продавался бородатым мужичком всего за два рубля. Немецкий, правда, я не знаю, но все равно купил. Дал пять рублей, и даже сдачу не потребовал. Мужичок расчувствовался чуть ли не до слез; из груды старых книг, лежавших позади него, он выудил серую картонную папочку и протянул мне. Я сначала отказался, но мужичок был настойчив. У бедных людей особенно развито чувство собственного достоинства: ведь он не попрошайничал, а торговал, пусть даже за бесценок. Стало быть, если он не мог дать сдачу (торговля не задалась, объяснил незадачливый букинист), нужно было вернуть ее товаром. Я понял, что отказываться бесполезно.