Дмитрий Сергеев - Особняк на Почтамтской

— Если уж тебе приспело с утра, мог расположиться в столовой.

Укоризненно глядела на миску с капустой, которую брат, похоже, брал руками — вилки на столе не видно.

— Кабинет все равно пустует — одни декорации. — Рукой обвел он вокруг.

Елену Павловну всегда раздражало небрежение брата к ее стараниям создать видимость приличного кабинета для Ивана Артемовича. Не вспылила лишь потому, что вдруг вспомнила все происшедшее накануне.

Миша по ее лицу угадал ее состояние.

— Прости, Лена, виноват. Каюсь, — горькая болезненная усмешка непроизвольно искривила его губы. — Кажется… я убил человека.

Этого только недоставало! Елена Павловна с ужасом уставилась на руки брата, которыми он щепотью взял из миски капусту.

— Нет! Ты неверно меня поняла. Мои руки не обагрены кровью. Но ведь нет разницы, чьими руками совершится убийство. По чьей вине — вот главное! Иначе черт знает куда можно зайти. Тот, кто позволяет убивать, тоже убийца! Что с тобой, Лена? На тебе нет лица.

— Как ты можешь рассуждать? Философствовать!

«Господи, что это со мной?» — мелькнуло в уме, но остановиться она уже не могла: слова, не повинуясь ей, слетали с языка, и она сама с изумлением, будто со стороны, слушала их.

— Это возмутительно! Ты никогда не уважал Ивана Артемовича, но ты своим поведением оскорбляешь не только его — топчешь меня и моих детей! Не делай таких глаз! Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. В доме моего мужа ты ведешь себя, как в захудалом трактире.

Гнев, исподволь накопившийся в ней со вчерашнего вечера, клокотал, мутил рассудок, свою злость она обрушила на голову брата. Если бы подвернулся кто другой, досталось ему.

Давнишняя, по-детски обидчивая улыбка тронула Мишины губы. Он поднялся на ноги.

— Ты не в себе. Я зайду после.

Уже готовая разрыдаться, не удержалась, крикнула вслед:

— Можешь совсем не приходить!

Слышала, как брат одевался, что-то сказал горничной, и его шаги удалились, затихли на ступенях парадной лестницы. Лишь после этого сорвалась с места.

— Миша!

Но внизу уже хлопнула дверь, брат не услышал ее.

— Глаша, верни его!

Девка в растерянности изумленно глядела на нее.

— Не стой — беги!

Горничная с непостижимой быстротой бросилась вниз по лестнице, ноги ее стремительно отсчитывали деревянные ступени. Несколько минут протекли в ожидании. Потом из сеней донеслись голоса: оживленный, быстро тараторивший — Глашин, и ровный, бесстрастный — Мишин. Брат явно не был расположен поддерживать разговор с прислугой. Вразнобой стучали шаги по ступеням: частые и легкие Глашины, редкие тяжелые — Мишины.

Елена Павловна кинулась навстречу брату безотчетно, как бывало в детстве, головой уткнулась в его плечо и разрыдалась.

Михаилу Павловичу было из-за чего расстроиться. Накануне подле деревни Кузьмиха полицейский наряд, высланный им, задержал двоих с контрабандным чаем. С виду у них был вполне безобидный воз. Он и не вызвал бы подозрения у стражников, если бы не поведение сопровождающих дровни: очень они беспокойно вели себя, то и дело озираясь, то отставали, то опережали буланую лошаденку, понуро бредущую по санному проселку. Когда трое верховых с гиканьем выскочили из засады и, пришпоривая коней, пустились наперерез, один из мужиков кинулся бежать. Вскоре он, верно, опамятовался — где ему было, пешему, скрыться от верховых посреди чистого поля.

Задержанные клялись и божились, что никакого отношении к возу сена и тем паче к тому, что спрятано в сене, не имеют. Они возвращались из деревни Грудинино, куда наведывались по своим делам — сватали невесту. На полпути присели на коряжину передохнуть, и вот тут их настигла подвода, которую сопровождал неизвестный им человек. Поскольку сидели они тихо, вроде как притаясь, возчик, завидя их, перепугался, припустил наутек. Лошадь с возом бросил на произвол. Они покликали беглеца, тот не отозвался. Старый мерин, тащивший сани, продолжал идти дальше как ни в чем не бывало — дорогу знал. Они посчитали, что беглец вскоре одумается и вернется. Так и шли за чужим возом да посматривали, не видать ли позади хозяина.

— Сам зачем побежал? — допытывались у оробевшего невзрачного мужичонки.

— Так напужался. Вы налетели с гвалтом, как татары, — сердце в пятки провалилось.

Мужиков вместе с возом препроводили в полицейскую часть. Михаил Павлович Требесов, помощник пристава, сделал вид, будто поверил задержанным. Ему, разумеется, не составило бы труда изобличить мошенников, запутать их, уличить во лжи — их рассказ был шит белыми нитками, сочинен наспех. Михаил Павлович прикинулся простачком — у него это получилось отменно, — сказал, что он и рад бы отпустить их с богом, но сделать этого не может: требуется составить протокол, соблюсти прочие формальности. Вот если бы у них имелись документы или они назвали человека, живущего поблизости от полицейской части, который мог поручиться за них, так он тут же бы и отпустил их. Документов у них, конечно, не было, назвать поручителя они не могли, стало быть, ночь им предстояло коротать в каталажке на лавке. Завтра с утра, как только наведут справки, установят, кто они есть, так их сразу же и отпустят. Тот, что был постарше, невзрачный, трусоватый мужичонка — это он, завидя стражников, с перепугу рванул наутек, — верил каждому слову помощника пристава. К нему Михаил Павлович и обращался. Второй, хотя и моложе напарника, не был простаком — малый себе на уме. Ни в коем случае не оставлять их на ночь вместе: пусть каждый помучается, погадает о своей участи в одиночку. Чутье подсказывало Михаилу Павловичу: на сей раз попались нужные люди. По крайней мере, один из них.