Дмитрий Сергеев - Особняк на Почтамтской

Дети чутки. Елена Павловна судит по себе, по воспоминаниям из ранней поры своего детства. Всех подробностей в ее памяти не сохранилось, помнится только острое чувство, пережитое в ту, самую ранимую пору становления души. Сейчас ее мучает сознание вины перед малолетней дочерью. Ей мнится, что девочка догадывается, что не она любимица у мамы, ей отведено второе место после брата Мити. Но, невзирая на это, своего старшего брата Таня обожает, любит нежно и пылко, как бывают способны любить только дети. И столь же сильно, но как бы более робко, любит она свою маму, тянется к ней. Елена Павловна всеми силами старается не выдать своего предпочтения к первенцу, но у Тани развито подспудное чувство понимания, она улавливает тончайшие оттенки. Елене Павловне легче обмануть себя, чем крохотную Таню.

Она сама росла в такой же ситуации, рано осознав, что мать больше любит старшего брата Мишу, а к ней, к дочери, относится хорошо, ровно, бывает всегда справедлива, но не испытывает сердечного трепета, каким полнится ее чувство к старшему Мише. Елена Павловна так же хорошо помнит, что она никогда не завидовала брату — любила его страстно и сохранила это чувство до сих пор. Перед Мишей она всегда благоговела. Навряд ли он сознавал, что в материнском сердце ему отдано предпочтение: брат никогда не задумывался об этом — не было нужды. Задумываются обделенные, обиженные, а не обласканные, не осыпанные щедротами нежного внимания. Сестру он любил искренне и любит сейчас.

Теперь все повторялось в судьбе ее собственных детей. Елена Павловна не в состоянии принудить себя любить их поровну, как муж. Иван Артемович, если и уделяет больше заботы и внимания сыну, так не по причине излишней привязанности, а из практических соображений — Мите предстоит наследовать торговое дело.

Усадив дочь на колени, Елена Павловна гладила ее кудряшки. В ранние годы у самой были точно такие же локоны. Куда потом девались? Верно, обижаться ей не на что: волосы у нее густые, пышные, только что не вьются, как у брата Миши, хоть у него они заметно поредели, даже и залысины наметились, а все равно курчавые. А от ее детских кудряшек уже к тринадцати годам не сохранилось помину. Останутся ли у Тани? Сейчас, когда Елене Павловне приходили на ум эти мысли, ее пальцы машинально перебирали нежные локоны, а взгляд был обращен на Митю, и сердце разрывалось от нежности к нему.

«Господи, ну что я могу сделать! Нельзя мне порвать с Иваном Артемовичем, если я по рукам и ногам связана любовью к Мите. К детям», — поправилась она.

Время утреннего свидания с детьми кончилось. Старая няня Мария, беспокойно озираясь, ерзала на стуле. Судя по этому, в доме уже появилась Валентина Андреевна. Держать гувернантку Валежины не могли: не было в доме лишней комнаты, где бы можно было ее поселить, но, чтобы дать детям необходимое воспитание, нанимали домашних учителей. Няня Мария, страстно любившая малышей, столь же горячо невзлюбила приходящую учительницу. Вероятно, за ее надменность, за жеманность, за французский прононс — за все вместе.

— Ну, дети, пора вам заниматься, — сказала Елена Павловна, опуская дочь на пол и поднимаясь со стула.

Митя тотчас подбежал к ней, обхватил ручонками ее руку и пылко прильнул щекой к материнскому бедру. Искренний порыв мальчика сладостной болью отозвался во всем существе Елены Павловны. Ладонь притронулась к головке малыша, но Елена Павловна тотчас отняла руку, поймав взгляд дочери, невзначай уловившей непроизвольное движение. Каждый жест выдает ее. Девочка все подмечает, и в ее крохотном сердце накапливается незаслуженная боль.

В этакую пору Елена Павловна редко выходила из дому, уединившись у себя, читала книгу. Сегодня, вопреки обыкновению, велела Глаше подать одежду. Однако быстро отослала ее. Уж больно хотелось ей выведать, куда снаряжается барыня, глядя на мороз. Из дому вышла не через парадное, а черным ходом, каким пользовалась ночью. Хотя сейчас она была одета и обута не наспех, но мороз, показалось ей, мгновенно прошил ее одежду насквозь. Даже на крещенье не было такой стужи!

Возов, как и следовало ожидать, уже не было под навесом. Минуя калитку, машинально приметила былинки сена, зацепленные в стояке ворот: должно быть, когда возы выезжали со двора, боком шоркнуло по косяку, и расщеп в дереве вырвал клок сена.

По Харлампиевской спустилась к Ангаре. Санная дорога через заторошенную реку пролегала чуть ниже. На оглаженных выступах ледяных торосов там и сям виднелись недавно упавшие клочья сена, а посреди колеи вразброс бронзовели окаменевшие конские шевяки. Следы могли быть оставлены какими угодно подводами, не обязательно теми, которые вышли из их двора. Но Елена Павловна убеждена — теми самыми. И словно в опровержение ее мысли, увидела посреди Ангары бегущую трусцой заиндевелую лошадь, запряженную точно в такие же розвальни, какие ночью стояли во дворе под навесом. Мужик, сопровождающий подводу, шагал обочь колеи, легко и ловко сигая через торосы, несмотря на то что на нем был тяжелый тулуп. Елена Павловна дождалась, когда он приблизился. Усы и борода у кучера сплошь облеплены сосульками. У лошади с удил тоже свисали ледяшки, а вокруг глаз белели заиндевелые ресницы. Мужик недоуменно посмотрел на молодую барыню, зачем-то мерзнувшую на пустынном берегу. Гикнул на лошадь, дал ей взбежать на взлобок и сам лихо запрыгнул в сани.