Мария Амор - Вкус Парижа

Я выловил скользкий пельмень:

– Конечно, нет. Но я боялся, что Валюбер будет везде искать подтверждение твоей вины, и надеялся найти улики против истинного убийцы. Это было бы самым лучшим способом оправдать тебя.

– Что-нибудь нашёл?

– Нашёл, только сам не сразу это понял.

– Объясни.

– Я обнаружил на столе пустую бутылку из-под «Кот-Роти», грязные бокалы, один из них со следами помады, кучу окурков люпоновского «Голуаза» и дамских «Лаки Страйк». И никаких, простите, следов прелюбодеяния. Напрашивалось предположение, что в ателье состоялось терпеливое расставание с дамой по инициативе Люпона. Я предположил, что этой женщиной была Марго.

– И ни на секунду не допустил мысль, что там была я, правда?

Я помнил возникшего в себе в тот момент ревнивого, безмозглого беса, но я победил его, я не тронул ни бокал, ни окурки, а следовательно, бес потерпел поражение.

– Ни на секунду, – сказал я с чистой совестью. – Женщина, которая там пила, курила и вытирала полотенцем заплаканные глаза, сразу вызывала подозрение. И если бы я предположил, что это была ты, я бы непременно уничтожил все следы.

– Ты бы спас меня, даже если бы знал, что я убийца и изменила тебе?

– Удивляюсь, что ты даже спрашиваешь. Если бы ты убила его, я бы понял, что он вынудил тебя на это. А измена… Может, конечно, я ретроград и сторонник домостроя, но я бы не позволил французскому правосудию рассчитаться с моей женщиной за её измену. В общем, не буду даже притворяться беспристрастным искателем истины. Я намеревался спасти тебя при любом раскладе и любой ценой. Но ты не могла там быть. Брошенную им женщину Люпон точно не стал бы приглашать тем же вечером на пирушку в узком кругу. И дама, готовая выпивать с ним в его гарсоньерке, не возмутилась бы лёгкой вольностью в ресторане. Было ещё одно доказательство, но тогда я его проглядел.

– Какое?

– Помнишь, я как-то спросил тебя, что ты делала в туалетной комнате ресторана? Ты ещё удивилась, почему я спрашиваю?

– Да, помню, вопрос и впрямь показался мне очень странным.

– Ты сказала, что обновила помаду. Так вот, гостья Люпона, судя по бокалу, пользовалась яркой помадой, но на окурках следов помады не было. Когда я это наконец сообразил, я спросил Валюбера, как выглядел окурок, найденный им под мостом? Он тоже был без помады.

Дерюжин хлопнул ладонью по собственному кулаку:

– Говорил я тебе, что Агнешка курила через мундштук!

Елена повернулась к нему, живо спросила:

– Агнешка? Кто такая Агнешка?

Как может щемить сердце от женского профиля? Лучше не смотреть.

Дмитрий смутился:

– Неважно, была у меня такая приятельница в Варшаве когда-то.

Я спас завсегдатая злачных варшавских притонов:

– Польский шик, видимо. А твои сигареты оставили бы алый ободок и в ателье, и под мостом.

– Как хорошо, когда логика и вещественные доказательства подтверждают супружеское доверие! – фыркнула Елена.

Странная штука: она собственным телом защищала меня от убийцы, казалось бы, всё ясно, а похоронить горечь и обиду не могла. Ничто на свете не может подтвердить доверие, даже готовность погибнуть друг за друга. Доверие либо есть, либо его нет. У нас оно исчезло.

– Елена, ещё раз: я не себе пытался доказать, что это была другая женщина, а полиции. Я был в этом уверен. Я искал убийцу и надеялся найти в ателье что-то, что укажет на него или неё, и нашёл. Поэтому я ничего там не тронул. И оказался прав: отпечатки пальцев на бокале принадлежали Марго.

– Нет большей ненависти, чем ненависть брошенной женщины, – грустно кивнул рюмке Дерюжин, видимо, припомнив нечто невесёлое из собственной биографии.

Маруся тянула душу жалобами:

– Знать увидел вас я не в добрый час…

Некоторые песни от постоянного пользования стираются, а русские, наоборот, с каждым повторением начинают вызывать рефлексивное волнение. Кто-то подпевал цыганке, кто-то мрачно пил, кто-то из эмигрантской публики кричал и рыдал, добросовестно изображая надрывное русское веселье. Елена слушала, как слушают такие песни все русские женщины – с грустью, подперев щеку ладонью.

– Косвенных указаний на её вину было много. Например, меня удивило, как долго мадемуазель Креспен не интересовалась, выжил ли её любовник. Клэр сообщила ей о ранении ещё до половины двенадцатого, а Марго отзвонила в больницу только спустя час и десять минут – в сорок минут первого.

– Если бы мужчина меня бросил, я бы вообще не волновалась о его самочувствии.