Мария Семенова: Вкус крови

Марина смотрела в темное окно, где, как в немытом зеркале, отражались пассажиры поздней электрички.

Больше всего ей хотелось умереть. В прямом смысле слова. Здесь и сейчас.

Потому что жизнь кончилась и впереди ничего нет и не будет.

Она прикусила губу и делала отчаянные попытки не заплакать. Но в глазах снова и снова вставала та отвратительная сцена. Она в дверях собственной спальни, а Костя с этой девкой на диване.

Марина сплела замерзшие пальцы и сжала их так, что побелели суставы.

Господи! Неужели она не могла сдержаться? Зачем вырвались те слова, которые нельзя произносить никогда! Это был конец.

«А на какие деньги куплена машина, как ты думаешь? – вспомнила она собственный голос. – Да тот же диван, где ты с ней валялся? Не на твои же жалкие гроши?» – «Но…» – растерянно бормотал Костя.

Она хлопнула дверью, бегом сбежала вниз по лестнице и понеслась по двору к выходу на улицу. Он нагнал ее под аркой. Торопливо застегивал на ходу куртку, кое-как пригладил растрепанные волосы.

«Но, Мариночка, Марина…» – «Кончилась Марина. – Она резко обернулась. – Осталась в прошлом».

Он умоляюще смотрел на нее серыми глазами. На лице читалось отчаяние. Но на этот раз муж не растрогал ее. Напротив, в душе поднялась волна злобы.

«А квартира откуда? – Она пренебрежительно махнула в сторону парадной. – И ведь все это для тебя…» – «Я не… Я знаю, я мерзавец, но… – Он опустил голову. – Я не понимаю, о чем ты говоришь…» – «А чего тут не понимать? – Она смотрела колко и холодно. – И все для того, чтобы ты стал тем, кем стал. Все было для тебя. Но теперь – кончено. Ты оказался мразью и ничтожеством. Господи, подумать только, ради тебя я…» – «Не понимаю…», повторил он.

Он стоял перед ней, как наказанный школьник. То, что она говорила, не укладывалось в голове. Костя смотрел на жену, но видел на ее месте совершенно другую, абсолютно незнакомую женщину.

«Машину подарил дядя», – тихо сказал он наконец. Марина усмехнулась:

«Просто так, за красивые глаза? Взял и подарил! Такого не бывает, дорогой мой, даже если он твой родной дядя. Это только в кино случается: „Америка России подарила пароход…“».

Вспоминая тот разговор, Марина снова закусила губу.

Зачем она говорила все это! Ну чего стоило промолчать, как молчала раньше.

Но теперь ничего не поделаешь. И вот она потеряла мужа. Человека, которого любила больше всего на свете, – возвышенного, трепетного, наивного…

Марина закрыла лицо руками. Господи, почему? За что? Ведь теперь ничего, ничего не исправить!

Лучше умереть. Потому что жить больше незачем. Без этого мужчины, такого бесхозяйственного и непрактичного, все теряло смысл.

Марина снова взглянула в темное окно. В горле появился противный комок.

Она достала из сумки носовой платок и вытерла глаза.

– Здесь не занято? – услышала она рядом с собой приятный низкий голос.

– Нет, – покачала головой Марина, не повернувшись.

Ровно стучали колеса электрички. Скоро город. Завтра она пойдет и подаст на развод. И тогда все будет кончено. Господи, лучше действительно умереть.

Тогда во дворе она отвернулась. Он взял ее за руку: «Маринка… Я ничего не понял». На нее нахлынула непонятная злоба. Хотелось все сломать, все порвать – до самого конца. Взять и выложить ВСЮ правду. Но она сказала только: «Ты знаешь, кто он, твой дядя?» Константин молчал.

– Вы чем-то расстроены? – послышался тот же голос.

Марина очнулась. Она подняла голову и посмотрела на говорившего. На нее с улыбкой глядел мужчина лет тридцати. С первого взгляда понятно – интеллигент.

Темная водоотталкивающая куртка, у ног портфель, напоминавший о научно-исследовательском институте, дымчатые очки на носу – в простой пластмассовой оправе.

– Конечно, когда такая погода, поневоле волком завоешь, – снова улыбнулся мужчина. – А вот Пушкин, наоборот, чувствовал поздней осенью прилив творческих сил.

– Я, к сожалению, не Пушкин.

Марина никогда не знакомилась с мужчинами на улице, в метро или электричке. Но теперь неизвестно почему продолжала никчемный разговор.

– Вы пишете стихи? – спросил попутчик. – Только поэт может сожалеть о том, что он не Пушкин.

– В юности писала. Как и все. Я не поэт, – сказала она с непонятным вызовом.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, какая же это поэзия… – Марина вспомнила свои поэтические упражнения. Она относилась к ним серьезно, пока на одном из вечеров не встретила Константина Сорокина. Тогда-то она и поняла, что такое поэзия, а что – бездарные вирши. – А вы разве не писали в шестнадцать лет? – спросила она.