Мария Амор - Вкус Парижа

Все десять дней расследования мы боролись за самоотверженного полковника. Вместе с Додиньи и Мартиной Тома доказывали Валюберу вину и козни мадемуазель Креспен, вместе с Еленой убеждали, что от её пуль нас спасло только своевременное вмешательство Дерюжина. Я подключил иранского посла и отослал просьбу шаху заступиться за нашего спасителя.

В ту ночь у реки меня затопили благодарность, восхищение и раскаяние. Но за прошедшие с тех пор две недели мои отношения с женой лишь ещё больше запутались и осложнились. Тегеранская Елена – уверенная в себе, весёлая, счастливая, добрая, деятельная, заботливая, дарящая силу, та, для которой я был самым близким, самым главным человеком, – ко мне не вернулась. Мутная вода её обид не испарилась. Наоборот. Я признавал, что во многом виноват, но стоило мне начать объяснять свои резоны и соображения, как мы тонули в новом омуте обвинений, раздражений и взаимонепонимания. Я говорил о фактах, причинах и событиях, Елена – о чувствах и эмоциях. Оказывается, всё время расследования я подсознательно обвинял её. Был холоден, неласков и далёк в самое тяжёлое для неё время. Не уделял достаточно любви и внимания, когда ей было страшно и одиноко. Проявил себя ревнивцем, человеком с отсталыми понятиями, восточным деспотом и сторонником домостроя. А вдобавок тайком встретился с Марго вопреки её мольбам и предупреждениям.

Единственным местом, где я по-прежнему чувствовал себя человеком полезным, способным на правильные, нужные поступки, остался госпиталь. Я старался проводить как можно больше времени там, вдали от попрёков. Ничего из того, на что я надеялся, не произошло. Елена оставалась обиженной, жёсткой и поглощённой своим дурацким дизайнерским поприщем. Теперь газеты на все лады превозносили «прекрасную русскую персиянку» – она превратилась в знаменитость. Снова потекли предложения рекламировать наряды, создавать коллекции головных уборов для модных домов. Мою жену наперебой приглашали на показы мод, благотворительные вечера и в частные дома. Я молчал, но сопровождать её отказывался. Всё это не имело ни малейшего отношения к моей жизни, к моей работе врача, к моим планам на будущее. Я не был готов превратиться в её чичероне.

Правда, когда дело дошло до блестящих перспектив манекенщицы, я всё же попытался образумить её:

– Ты же уверяла, что самое главное для тебя – твоё творчество. Какое отношение к нему имеет демонстрация чужого тряпья?

– Это создаст мне имя.

– У тебя уже есть имя, моё имя. Я трепещу, когда представляю, какое имя тебе создаст работа манекеном.

Елена продолжала разглядывать себя в зеркале:

– Не знаю, что ты при этом представляешь. Манекян мондан – это светская женщина, продвигающая наряды известных кутюрье. Она просто везде показывается в платьях знаменитых дизайнеров.

Меньше всего я хотел, чтобы профессия моей жены заключалась в том, чтобы «везде показываться».

– Воронцова-Дашкова манекеном у Коко Шанель начинала, Мария Белёвская, праправнучка Жуковского, тоже манекен. И княгиня Мария Эристова, бывшая фрейлина! И княгиня Трубецкая, и знаменитая Софья Носович тоже. Даже Натали Палей, внучка Александра II, и та. Тею Бобрикову Жанна Ланвен пригласила, а «Итеб» представляет Шаховская.

– Похоже, ты хочешь стать манекеном, чтобы влиться в ряды родовой знати. Не забывай, тебе уже тридцать лет.

Она почему-то разозлилась:

– Не издевайся надо мной. У меня появились различные возможности, и многие из них весьма привлекательны. И тридцать – ещё не конец жизни.

Разумеется, не конец. Но конец нашей совместной жизни казался неотвратимым.

Едва мы получили известие об освобождении Дерюжина, Елена, словно ждала этого, тут же заявила, что в Тегеран не вернётся.

– Я написала маме, она приедет в Париж поездом, через Константинополь.

Разлад между нами был очевидным, и всё же я содрогнулся:

– Ты знаешь, что это значит? Я не могу остаться здесь навсегда.

Она имела право стать в Париже хоть второй Коко Шанель, но это было несовместимо с жизнью со мной, потому что моя жизнь была в Тегеране.

– Знаю. Но ничего не могу поделать. Я благодарна тебе, не подумай. Ты действительно спасал мою свободу, мою репутацию, может, даже мою жизнь, но меня ты оставил.

Каким-то образом она винила меня даже в том, что Марго едва не убила нас под мостом, хотя, видит Бог, последнее, чего я хотел, – появления там Елены. Я вышел кругом виноват, а жена оказалась благородна, самоотверженна и права. Я пытался объясниться, но горечь и обида в ней никуда не девались, и как при этом сохранить наш брак, я не знал.