Мария Амор - Вкус Парижа

– Вряд ли вакцина помогает от проклятия. Поверьте, это изгаженное ложе страданий никому не может принести счастья. Каждая его перекладина, каждая завитушка, все столбики, изголовье – всё было покрыто гноем из язв умирающего. Людовик XV испражнялся прямо в постели, в поры дерева впиталась его отравленная кровь, его смертельное дыхание покрыло всю позолоту.

– Не очень привлекательное описание. Но давайте не будем огорчать месье Гаффари. Будем помнить, что в лучшие свои времена Людовик Возлюбленный проводил досуг в этой кровати куда приятнее в обществе мадам де Помпадур и графини Дюбарри.

Додиньи трещал пальцами, словно кастаньетами:

– Плевал я на вашего Гаффари. Кровати уже третья сотня лет. Вы представляете, насколько она шаткая! Практически разваливается. А у шаха большой гарем, не так ли? Ему необходимо прочное и устойчивое ложе!

– Месье Гаффари как раз радовался, что кровать на редкость хорошо сохранилась.

Хранитель французских древностей закрыл лицо ладонями, его плечи дрогнули, мне послышались всхлипы:

– Вы же обещали… обещали…

– Додиньи, вы окончательно спятили? Вы забыли, как помалкивали, когда Валюбер обвинил меня в вашем отравлении?

Он на секунду растерялся:

– Вот уж не думал, что вы так злопамятны, доктор. Я бы непременно придумал, как оправдать вас. И не забывайте, это было сделано ради благородной цели! Чтобы заставить полицию расследовать проделки этих мошенников, позорящих прошлое Франции!

– Не помню, чтобы ради этого я вызывался идти под суд. А как насчёт ваших показаний против Елены?

Додиньи отодвинул от себя тарелку с горкой сырого фарша, приосанился:

– Тут я совершенно не чувствую себя виноватым. Я с самого начала знал про неё, но всё-таки до последнего держал свой рот на замке и признался, только когда понял, что убийство вот-вот повесят на меня!

– В том-то и дело, что ничего вы на самом деле не знали, а только думали, что знали. И держали рот на замке не потому, что жалели её, а потому что боялись за себя, не так ли?

Он снова принялся ломать пальцы и, конечно, опять сшиб тарелку. На сей раз я дал ей грохнуться на пол.

– Эээ… Это тоже. Но когда я узнал о Марго…

– Давайте не будем об этом.

– Да, да, я понимаю. Но прошу вас, учтите, я говорил лишь то, во что верил! И даже не стал ничего придумывать. Хоть и страшно боялся, что если мне не поверят, то опять примутся за меня.

Его откровенность обезоруживала. Я невольно сжалился:

– Кровать не я нашёл. Этот раритет приобрёл месье Гаффари. Вы даже не представляете себе, насколько это настойчивый, предприимчивый и деятельный человек. Что же касается меня, то как лейб-медик шаха я даже высказался против.

– Вы были против? – с надеждой пролепетал Додиньи.

– Ну да. У шаха больная спина, я рекомендовал ему спать на жёстком ложе. Даже предложил приобрести взамен походную койку Наполеона. Но сделка уже была заключена.

В отчаянии он схватился за голову:

– Как какой-то Гаффари умудрился откопать кровать, которую искали все французские антиквары?

– Это действительно редкостная, необыкновенная удача. Месье Гаффари очень горд, хотя, между нами говоря, сам бы он никогда не справился. Но ему очень помог Серро. Владельцы замка Лувесьен – его знакомые. Аутентичность раритета успели подтвердить месье Годар и месье Мийо.

Додиньи медленно поднял голову:

– Ах вот как? – посеревшее лицо приобрело всегдашний желтушный цвет. – Это меняет всю картину. Раз так, снимаю все свои возражения. – Моментально повеселев, заявил: – В таком случае это, несомненно, самое подходящее ложе для шаха-самозванца. И кто я такой, чтобы инспектировать мебель, уже одобренную светилами антиквариата?

Пиджак на нём перекосился, лысина блестела, рубашка была сомнительной свежести, руки уродовали обгрызенные заусеницы и длинные жёлтые ногти. Всё в этом обладателе абсолютного вкуса – от внешнего облика до манер – оскорбляло приличие и хороший вкус.

– Марсель, не скромничайте. В отеле Друо вам удалось доказать, что совершенной подделки не бывает.

Он поднял на меня сияющие счастливые глаза:

– Да. Мне жаль, что Пер-Лашез об этом уже никогда не узнает. Я ведь предупреждал его: каждое преступление оставляет след! – Он приосанился: – Поэтому мы всё-таки сумели найти убийцу.

Мы? Мы?! Наглец был неисправим.

На прощанье я протянул ему руку. Ладонь чести и совести антиквариата по-прежнему была влажной и вялой, как снулая рыба, но я знал, что не было крепче длани защищать сокровища Франции.