Мария Амор - Вкус Парижа

– Марго могла помочь ему.

– Он впервые увидел её в тот день, даже успел поделиться со мной, что до этого представлял её совершенно иначе. Ему бы в голову не пришло довериться ей. Не исключено, что она подстерегала его, чтобы подкинуть пистолет именно ему. Поэтому ждала на лестнице и была в перчатках. Однако подсунуть что-либо вертлявому Марселю невозможно. Тогда, воспользовавшись паникой, она подложила браунинг в мой брошенный пиджак. Но это было ошибкой, это доказало, что убийца присутствовала в зале. Её подвели ненависть, зависть и ревность. В общем, я поверил, что Додиньи действительно видел женщину в чёрном, но ею должна была быть другая женщина.

– Марго, – низким, дрожащим голосом сказала Елена.

– Чисто теоретически, у трёх из присутствующих на аукционе женщин могла найтись причина застрелить Люпона: у Марго, Одри и с натяжкой у тебя. Тебя я сразу отмел.

– А почему? Божий одуванчик вроде меня даже убить никого не может?

Я схватился за голову. Как я устал от того, что каждая моя фраза использовалась для новой обиды!

Скрипнув зубами, пояснил:

– Было бы глупо с твоей стороны подкидывать улики против самой себя. Ты бы постаралась подкинуть пистолет Марго.

– Так я же не позволила полиции его найти. Я его спрятала, а потом передала тебе. Вдруг это был такой хитрый план заставить тебя всучить орудие убийства Марго?

– Нет, я знал, что это её…

Тут Дмитрий страшно подмигнул мне, и я догадался, что о его щедрости с варшавскими девушками упоминать не стоит.

– Ты забыла про окурок под мостом. В моих глазах он тебя полностью обелял.

Она надулась:

– Так я и думала, что ты поверишь окурку больше, чем мне.

Дмитрий видел, что между нами неладно, но не догадывался, что частично это из-за него. Боярин поворачивался то к ней, то ко мне и с раздражающей наивностью пытался поправить ситуацию:

– Елена Васильевна, упаси вас Бог стать убийцей. Не надо вам ничего дьявольского, от этого ни счастья, ни покоя. Вы мать, жена, христианка, талантливая модистка, красавица. Более того, вы мужа собой от пули прикрыли! Саша, ты теперь ей по гроб жизни обязан!

Я проигнорировал панегирик Дерюжина, а Елена ласково погладила непрошеного заступника по рукаву. Вряд ли полковник мог найти такие слова, которые одновременно умиротворили бы и меня, и её. Но я, разумеется, не противоречил. Да, я был обязан ей. И сам в любой момент был готов умереть за неё. Но тогда, у реки, это был миг. Прекрасный, страшный, незабываемый, но всего лишь порыв. После выстрела Дерюжина я бросился к Елене, прижал её к себе. Она всё никак не могла успокоиться, затягивала в себя воздух судорожными вдохами, а я целовал её мокрые щёки, нос, глаза… Так и застал нас вышедший из тоннеля полковник. Но миг прошёл, и обиды и неясности между нами снова всплыли разбухшим утопленником. Мой неизбывный долг Елене не помогал ей простить меня. А мне мучительно было жаль того, что мы утеряли – нашу спокойную, уверенную привязанность, не омрачённую обидами и ревностью и не отягощённую самопожертвованиями.

Дерюжин вернул меня к рассказу:

– А что насчет Одри?

– Одри рассталась с Бартелем, а он был единственным свидетелем их рандеву в момент убийства. Если бы он покрывал её, она бы не решилась на разрыв. Так что её приходилось исключить.

– Это мог быть трюк. Они могли специально расстаться до конца расследования, чтобы никто не сомневался в их показаниях в пользу друг друга.

– В таком случае они далеко зашли: вдова тут же сошлась с Мийо, а Бартель начал писать о ней гадости. На тактическую хитрость это не похоже. Нет, после появления браунинга Марго торчала поганым кукишем, ее можно было вычислить одним методом исключения.

– Я без всякого метода исключения сразу учуяла, что пистолет принадлежал женщине, которая душилась «Шанелью №5». У всех женщин сумочки пахнут их духами и сигаретами, и деревянная ручка пистолета впитала этот запах. И Дмитрий Петрович со мной тоже согласился.

– Это делает честь тонкому обонянию Дмитрия Петровича, но запах быстро выветрился. Зато я наконец-то догадался, что это за необъяснимый «кадавр фу». Для этого мне пришлось перебрать все известные мне сквернословия на всех известных мне языках.

– И что это было? – спросил Дерюжин.

– Настоящая фамилия Марго – Креспинская, её отец – поляк, от него она научилась ругаться по-польски. Когда она споткнулась, у неё вырвалось: «Пся крев!»

Полковник почесал бровь:

– Я бы никогда не сообразил. Где «пся крев», а где «кадавр фу»?