Силуан Туманов - Вера. Детективная история, случившаяся в монастыре [litres]

– Спаси Господи, Вера Георгиевна!

– Не стоит благодарности, матушка. Я не в восторге от этого, но это идея моего начальства. Впрочем, я понимаю, что так будет лучше для всех.

Итак, приближалась развязка. Я уже поняла, что убийца носит ампулу с ядом при себе – пополнить запас неоткуда, а яд может еще пригодиться. Поэтому ввела Сергея Семеновича в курс дела, и мы вместе разыграли в трапезной небольшую сценку, перепугав несчастную Авделаю.

– Да уж, дела… Бедная Авделая, какой удар для нее. Это очень жестоко, Вера Георгиевна! Неужели без этого урока смирения нельзя было обойтись?

– Увы, простите, но никак. До последнего момента Лариса пыталась сделать так, чтобы мы подозревали Викторию, но та так некстати для нее решила покинуть монастырь. Ферзева запаниковала, поэтому лишь мнимый арест Авделаи не спугнул бы ее и не дал тихонько уничтожить улику. Ведь, честно говоря, обвинение против нее было довольно шатким, доказательств почти никаких нет. Надо было действовать быстро. Ловушка была очень ненадежной, но Ферзева в нее попалась.

– Понимаю, но все-таки жалко Авделаю. В таком возрасте уже не исправляются, а лишь крепче обижаются… А кто же меня-то отравить пытался, Вера Георгиевна, тоже Лариса?

– А вот в этом виновата не она. Надо было видеть изумление на лице Ферзевой, когда вы упали в обморок прямо в трапезной. Это явно не входило в ее планы, ведь вы тоже должны были быть под подозрением, потому что поругались с Фаиной накануне ее смерти.

К сожалению, дорогая матушка, зря вы распорядились прогнать кошку и ее очаровательного Шушика с монастырской кухни. Появились мыши, и Софонии пришлось воспользоваться «розовой солью», которая оказалась просроченным мышиным ядом и которую трудно и с нормальным-то зрением отличить от кулинарной. Скорее всего, ее принесла Никитишна, но теперь это уже не важно. Подслеповатая Софония без всякого злого умысла не заметила, что обсыпала отравой ваши любимые креветки, перепутав похожие баночки. Уж не обижайтесь, простите старушку, но оставлять ее на кухне нельзя. Расстройство желудка может настигнуть любого.

– Бедная Софония! Для нее таким ударом будет отказаться от стряпни и послушания в трапезной! Она же совсем старенькая, ей так важно ощущать себя нужной монастырю. Сколько лет она служила тут верой и правдой!.. А что с Ларисой теперь будет?

– Следствие, суд, скорее всего, пожизненное заключение.

– На все воля Божия!.. Сестра Ермия, надо будет узнать потом, куда ее направят. Мало ли что понадобится, теплые вещи, еда, помощь какая. Не можем же мы просто так ее бросить? И да. Получается теперь, что Фаина никакая не самоубийца, а наоборот – невинно убиенная за правду? И в последние минуты не о себе думала, а как детей спасти? Надо записать ее имя в вечное поминовение: «Память ея́ в род и род…»

«Ка́я житейская сладость пребывает печали непричастна? Кая ли слава стоит на земли непреложна? Вся сени немощне́йша, вся со́ний преле́стнейша: еди́нем мгновением, и вся сия смерть приемлет. Но во свете, Христе, лица Твоего и в наслаждении Твоея́ красоты́, его́же избрал еси, упокой, яко Человеколюбец» [15] Из текстов погребального богослужения. .

Старца Трифона хоронили прохладным майским днем.

С вечера он лежал в гробу на возвышении посередине собора, накрытый покрывалами со священными изображениями. У изголовья лакированного деревянного гроба стоял отец Павел и вполголоса читал Евангелие, роняя капли воска на складной аналой с книгой. Паломники тихой вереницей подходили, крестились и целовали крест в руках монаха, удивляясь этим рукам, не обезображенным ни старостью, ни тлением.

Вера с раннего утра тихо встала у клироса и с интересом наблюдала за происходящим, неловко крестясь в те моменты, когда другие накладывали на себя крестное знамение.

Капли дождя тревожно барабанили в стекло, омывая слезами окна собора. В предрассветной темноте долго пели монахини. Потом стали подъезжать гости. В алтарь мимо Веры проходили незнакомые священники с чемоданами и кофрами, в которых перевозят одежду. Постепенно храм наполнился людьми. Зажглись все люстры-паникадила, и приехавший из города хор раскатисто и торжественно грянул, встречая архиерея. После заупокойной литургии, длившейся часа два, все вышли на середину храма. Началось отпевание.

Как все было непохоже на похороны родственников и коллег! И дело даже не в том, что такого скопления священнослужителей и народа она раньше не видела. В храме было совсем другое настроение, больше теплоты, осмысленности. Это был не ритуал, а часть жизни. Люди плакали, но давящего ощущения утраты, уныния и тоски не было.