Алан Брэдли - Сорняк, обвивший сумку палача

Отец секунду обдумывал эти слова, потирая ладони за спиной и переводя глаза на фасад дома.

— Ей-богу! — сказал он наконец. — Кажется, вы кое-что обнаружили.

— А, Флавия, — произнесла тетушка Фелисити, заметив меня. — Подумай о дьяволе, и он появится. Я бы хотела сейчас заняться рисованием с твой помощью. Я обожаю живопись, но просто не выношу липкие тюбики и грязные лоскуты.

Даффи закатила глаза и начала медленно пятиться от сумасшедшей тетушки, думаю, опасаясь, что на нее тоже взвалят какую-нибудь работу. Я смягчилась в достаточной мере, чтобы задать ей один вопрос. Временами любопытство берет верх даже над гордостью.

— Что он тут делает? — прошептала я ей на ухо, легко качнув головой в сторону Дитера.

Разумеется, я уже знала, но это редкая возможность поговорить по-сестрински, без затаенной вражды.

— Тетушка Фелисити настояла. Сказала, он должен проводить нас до дома и остаться на чай. Думаю, она положила на него глаз, — добавила она с хриплым смешком.

Хотя я давно привыкла к преувеличениям Даффи, но должна признать, что на этот раз была шокирована.

— Ради Фели, — объяснила она.

Разумеется! Не удивительно, что отец упражняется в своем старомодном обаянии! На одну дочь меньше — значит, на треть меньше ртов, которые ему приходится кормить. Не то чтобы Фели так много ела — вовсе нет, но в сочетании с ежедневной дозой нахальства, с которой ему приходится мириться, вручить ее Дитеру стоило усилий.

Далее, подумала я, придет конец непомерным расходам на постоянное обновление серебряной амальгамы на зеркалах Букшоу. Фели помешана на зеркалах.

— И ваш отец… — Отец обращался к Дитеру.

Я так и знала! Он уже смазывает лыжи!

— …кажется, вы что-то говорили о книгах?

— Он издатель, сэр, — сказал Дитер. — «Шранц» Шранца и Маркеля. Вы могли о них не слышать, но они печатают книги в Германии…

— Конечно же! «Luxus Ausgaben Shrantz und Markel». Их Плиний — тот, что с гравюрами Дюрера, — просто замечательный.

— Пойдем, Флавия, — сказала тетушка Фелисити. — Ты знаешь, как утомительно заниматься живописью, когда темнеет.

На расстоянии я, должно быть, выглядела тонущим галеоном, когда с мольбертом тетушки Фелисити на плече, натянутым холстом под каждой мышкой, деревянной коробкой с красками и кистями в каждой руке я босыми ногами брела вброд по мелким водам декоративного озера к острову, на котором располагалась Причуда. Тетушка Фелисити двигалась в кильватере, неся трехногий стул. В твидовом костюме, мягкой шляпе и рабочем халате она напомнила мне виденные мной в «Сельской жизни» фотографии Уинстона Черчилля, время от времени баловавшегося живописью в Чартуэлле. Не хватало только сигары.

— Я годами мечтала восстановить южный фасад до состояния, в котором он был во времена дорогого дядюшки Тара, — прокричала она, как будто я находилась на другом краю земли.

— Ну-с, теперь, дорогуша, — сказала она, когда я наконец расставила художественные причиндалы так, чтобы ее устроило, — пришло время для спокойной беседы. Здесь по крайней мере нас никто не услышит, за исключением пчел и водяных крыс.

Я изумленно воззрилась на нее.

— Полагаю, ты думаешь, будто я ничего не знаю об образе жизни, который ты ведешь.

С такими утверждениями я привыкла быть крайне осторожной: подтекст мог быть каким угодно, и, до выяснения, куда дует ветер разговора, я знала, что лучше помалкивать.

— Напротив, — продолжала она, — я многое знаю о том, что ты чувствуешь: одиночество, изолированность, старшие сестры, вечно занятой отец…

Я чуть не ляпнула, что она ошибается, когда внезапно сообразила, что предстоящую беседу можно повернуть мне на пользу.

— Да, — сказала я, уставившись на воду и моргая, как будто сдерживала слезы, — временами бывает трудно.

— Именно так отзывалась твоя мать о жизни в Букшоу. Я помню, как она приходила сюда летом, еще девочкой, и я вместе с ней.

Представить тетушку Фелисити девочкой было нелегкой задачей.

— О, не надо смотреть так удивленно, Флавия. В юности я носилась здесь повсюду, словно принцесса пауни. [63] Пауни — индейская народность Северной Америки, в настоящее время почти вымершая. Мунутонова — так я себя называла. Таскала куски говядины из кладовой и делала вид, будто жарю собаку на походном костре, зажженном с помощью трения палочек и табака. Позже, даже несмотря на большую разницу в возрасте, Харриет и я всегда были лучшими подружками. Несчастные изгои — так мы себя именовали. Мы приходили сюда на остров поговорить. Однажды, после того как мы долго не виделись, мы просидели в Причуде всю ночь, завернувшись в одеяла и болтая, пока не взошло солнце. Дядя Тар прислал Пьерпойнта, старого дворецкого, с печеньем и телячьим холодцом. Он заметил нас из окон лаборатории, видишь ли, и…