Ларс Миттинг - Шестнадцать деревьев Соммы

Остался лишь один снимок. Но когда я увидел его, то не смог больше удерживать в равновесии сложную конструкцию из стекла, оптики и карманного фонарика. Она выскользнула у меня из рук, и изображение пропало.

Однако увиденного мне было достаточно.

Мама вместе с отцом. В их одежде можно было различить только разные оттенки серого, но один из контрастов бросался в глаза. На маме было платье с белыми полосками.

Точно такое же, как в гробу.

Я собрал вещи к отъезду. Принес платье, шахматную доску и бумаги. Смотал пленку и убрал ее во внутренний карман анорака.

Сидел и смотрел на пустые стены.

Гвен перла напролом, как трактор. Да, конечно. Но это я виноват в том, что Ханне смело в придорожную канаву. А без Гвен у меня ничего не вышло бы. Я не попал бы к оружейнику и не узнал бы, почему Уинтерфинч так отчаянно жаждал найти орех.

Может быть, то, что я чувствую, — это боли роста. А еще боль утраты « Диксон Раунд Экшн» с ложем, которое стоит, как новехонький «Ягуар».

Одно точно. Я больше не переживал из-за того, что недостаточно тоскую по своим утратам. Мне и без того было тошно. Нужно было убираться оттуда, ехать во Францию и пытаться выяснить остальную правду.

Сначала мне было необходимо заехать в Хирифьелль, подготовиться к выкапыванию картошки. Может быть, показаться Ханне и спросить ее, что она там видела.

Остатки гуся я бросил чайкам, помыл две тарелки и лег спать. Паром на Берген отходит во второй половине дня. Достаточно времени, чтобы забрать «Коммодор». Поднялся ветер, и я надеялся, что эта последняя поездка на « Патне» окажется не слишком рискованной.

Среди ночи я сел в постели, проснувшись от кошмарного сна, в котором весь урожай картофеля пропал из-за парши.

Мне почудился невдалеке гул лодочного мотора, но потом этот звук стих. Я снова лег, но не мог заснуть и прислушивался. Все то время, что провел один на Хаф-Груни, я слышал только собственные шаги, ветер и шум прибоя.

Вдруг раздались шаги. Открылась дверь в прихожую.

Я зажег парафиновую лампу и натянул брюки.

Она вошла и поставила среди комнаты чемоданчик с дробовиком. Ее волосы намокли и распрямились. Одежда была вся смята, а пальцы в чем-то черном. На куртке расплывалось жирное пятно.

Я вышел на крыльцо, не коснувшись ее. У причала был пришвартован « Зетленд» .

Гвен тяжело плюхнулась на кухонную табуретку спиной ко мне.

— Кем ты хочешь быть? — спросила она.

— То есть?

— Помнишь, как нам было хорошо вместе, когда мы на машине ездили в Леруик? В Эдинбург? Когда сидели в ресторане?

— Это было до того, как мы признались, кто мы, собственно, такие, — напомнил я.

— Мы же довольно долго отлично ладили, разве нет? — возразила Гвен, расстегивая штормовку. Видимо, она сильно промокла.

Я много чего должен был сказать. Как мне действительно было хорошо с ней и как она в то же время ранила меня. Но я не сумел найти слов. Во мне снова вспыхнула нежность к ней, когда она произнесла:

— Скажи мне одну вещь, Эдуард. Когда все у нас с тобой шло гладко — я тебе нравилась тогда? На самом деле нравилась ? Как тебе нравилась бы твоя девушка?

— Дa, — подтвердил я. — Нравилась.

— Честное благородное?

— Дa. Ты мне нравилась так, как могла бы нравиться моя любимая девушка.

— А теперь? — спросила она, выйдя из лужи, которая натекла с ее мокрой одежды.

Я не ответил. Открыл чемоданчик и вынул из него дробовик. Стволы натерты маслом, приклад навощен.

— Я сегодня зашла к Диксону, — рассказала Гвен. — На самолете слетала. Они сразу же вытащили чековую книжку.

— Так почему же ты его не продала?

Девушка достала из кармана пачку сигарет «Крейвен А», но та размокла, и она бросила ее в ведро рядом с плитой.

— Хаф-Груни никуда не денется, — сказала Гвен. — Всегда будет напоминать мне о том, что я поступила с тобой нечестно. И — нет, подожди, помолчи пока, Эдуард. Вот еще что.

Она достала ключ и протянула его мне.

— Я наврала. Не была я ни на каком заседании правления. Я была…

— Не надо, — сказал я. — Я все знаю.

— Знаешь?

— Дa. Я там был. Мне рассказали про тебя.

Девушка покраснела. Стыд, жгучий стыд — вот уж чего я не ожидал увидеть на благовоспитанном лице Гвендолин Уинтерфинч.

— Я надеялась получить преимущество, — сказала она. — Но потом я сама себе стала противна. А потом еще на лодочном сарае на Ансте появился этот странный крест… Ты сказал, что собираешься к Макл-Флагга, а сам поплыл назад с седой старушкой. А потом и я туда отправилась, подумала, что пусть хоть дробовик достанется мне.