Инна Булгакова - Третий пир

Они вошли в рощу и прошли разгоряченной душистой опушкой к Сиверке, запруженной плотиной. Здесь было их купание, в сторонке от туземного пляжа, где дачники сулили подать в суд на собак. Открылась потаенная поляна; прямо с кудрявой в березовых тенях травки ступаешь на песок в слоистые воды: парная теплынь — и внезапная резкая свежесть, теплынь — свежесть, солнечные лучи — подземные ключи. Струи чередовались, не смешиваясь, бросало то в мягкий жар, то в ласковый холод. Если усилить это восхитительное ощущение в миллион раз, в вечность — получим прообраз дантовского ада, круги, где корчатся прелюбодеи, предатели и убийцы: огнь пожирающий — холод вселенских пространств. Но когда это еще будет (а с нами вообще никогда ничего не будет), и Алеша поплыл отнюдь не ночным грешником, а уверенно рассекая упругую среду. В голове прояснялось, прозрачная влага омывала пронизанное зноем тело, и с чувством физической чистоты и здоровья он приблизился к Лизе, покачивающейся на спине в середине упоительной пучины. Однако коснуться не осмелился («грехи наши тяжкие»), раскинулся возле, глядя в бездонное небо и помышляя: «А с Лизой было бы так же?.. А как же? Все одинаковы. Нет, с той проще…» Без лица проще преодолеть первый животный ужас и жгучую нежность. А как та явится, обретет облик и начнет качать права? Ах, простите, нечаянно получилось, я люблю другую. Какую такую-сякую? Никого я не люблю, одинокий волк. Стало чего-то жаль, а небо бездонно, как в школьные каникулы над Окой. Над Чугункой — так еще с дореволюционных первых паровозов называлась нынешняя городская окраина: высокий мост, песок, деревья. Лежишь на волне, глядишь в небо или считаешь мимолетные вагончики. Лиза спросила внезапно — и тоже будто с сожалением: «Алеш, а помнишь нашу Чугунку?» Конечно, помнит, он только что вспоминал о ней! «Честно?» — «Честно!» Их руки в воде коснулись, робко сплелись — и вдруг оттолкнулись, отпрянули ладони и глаза, взаимно и резко — и оба понеслись наперегонки к берегу, чтоб движением унять зуд вранья.

Продолжая тему «собака — друг человека» (в этой главе от них не отделаешься, они следуют незабвенной шаловливой тенью, подносят палку, защищают от встречных-поперечных и выручают в неловкой паузе), необходимо запечатлеть и героическое начало. Итак, берег надвигался на юных невлюбленных в зеленом своем великолепии с облаками, кронами, бабочками и «дамами». Лиза с Алешей захохотали — исчезла неловкая пауза. «Дамы» неподвижно сидели по горло в прибрежной тусклой тине, задравши вверх морды; Поль укоряла их в трусости. Алеша засмотрелся на длинные, распущенные по воде блестящие волосы. Рыжие, с красно-каштановым лоском, темные и светлые пряди смешиваются в богатом, сложном, изменчивом узоре, зависящем от игры света, воды, от движения головы и плеч. Она сказала что-то — он не расслышал, — отплыла подальше, крикнула с трагизмом в голосе: «Милочка! Патричек! Спасите!» — и ушла на дно. Алеша дернулся, не сразу сообразив — игра! «Дамы», как пробки, выскочили из тины, но не к Поль, а на травку, забегали взад-вперед, завопили к небесам, любовь и страх — нестерпимая мука. Победила любовь. С видом самоубийц бросились собачки в реку и поплыли спасать — на диво энергично и быстро. Секундный сюжет затягивался, Алеша пробормотал:

— Что ж она?

— А, Поль отлично ныряет.

Она вынырнула метрах в десяти от рокового места, он перевел дух, «дамы» ринулись к ней; от плотины, обогнав Митю, изо всех сил спешил Арап; в сопровождении спасателей она вышла на берег и в изнеможении легла под березой.

Обратный путь по проселку босиком в упругой пыли; в редчайшем совпадении розовое облако стоит над розовым полем, но душа уже переполнена земным изобилием (ведь так не бывает, просто денек такой выдался — земля захотела покрасоваться во всей своей погибающей красе), сладкой истомой ноет тело, и мерещатся какие-то невиданные яства, какие-то пиры… В общем, кушать хочется.

Митя с Поль впереди; остановились, закурили. Алеша жадно, вопреки истоме и голоду, наблюдал. Как хотелось, но что-то мешало воспринимать этих двух по отдельности: вот мужчина, вот женщина. Нет, муж да жена — только так. Единство, обусловленное семейной привычкой или… Не знаю, на языке завертелась народная мудрость: муж да жена — одна сатана. В золотой день вошел сатана и подмигнул. Алеша высказался, чтобы избавиться:

— Муж да жена — одна сатана.

— Это ты про них?

— Так, поговорка. Они давно женаты?

— Давным-давно. Наверное, с восемнадцати.