Инна Булгакова - Третий пир

…слава Богу, есть добрые люди… они-то и прислали мне книгу, побуждаемые старинным чувством восторга — помните, было такое чувство при встрече с книгой, когда хотелось немедленно с кем-то разделить радость, чтобы она не сожгла тебя?

Я недоверчиво подержал книгу на полке до первой дальней поездки и положил ее в дорогу — там как-то себя не жалко. И первые десятка три-четыре страниц, и правда, подталкивал себя, но дальше — дальше уже удерживал книгу, чтобы не торопилась к концу, не убывала при ее пяти с половиной сотнях страниц. И уже не унижал ее дорогой и поспешностью, выбирая покойное время, тем более что она все чаще требовала остановки и долгого передумывания слишком болезненных страниц.

Пересказывать и пытаться не буду — тут толстовское правило непреложно: когда бы мог изложить сюжет «Анны Карениной» покороче, то так бы и написал. Лучше всего бессилие пересказа обнаруживает аннотация. Уж как вроде должны стараться люди заинтересовать книгой (не похвалишь — не продашь), а вышло вон что: «В далеком 1957 году убивают мальчика убийство „тихое“, странное. Но его разгадка наступает лишь спустя более тридцати лет. А между этими событиями — любовь, душевные терзания, трагическая смерть, черная магия и… предсказания Апокалипсиса».

Вполне по обложке. Прочтешь и отложишь — ну, конечно, куда сегодня без магии и Апокалипсиса? А между тем роман действительно «российский», а вернее, именно русский, со всеми нашими родными неизбежностями. И вместо пересказа неуловимого в горьких и путаных по вине родной истории и русской души узлах сюжета я процитирую наугад несколько «типичных» страниц и надеюсь: сразу и станет слышно, как гибельно далеки наши несчастные аннотации от плоти текста и от существа книги. Не стану разбирать, как это связано с сюжетом (связано!), а только вдохну еще раз тесный, мучающий легкие воздух. Тут именно прямо без связи лучше и выписать, как долетают обрывки беседы в кипящей разговором комнате.

«…Эти истлевшие как будто истории на редкость живучи и повторяются.

Как повторяются?

А так, ведь утопия не окончена.

Она окончится?

Когда-нибудь. Тогда окончится и единственная Евразийская империя. Возможно, и наша цивилизация вообще».

«…так называемый первородный генетический грех — опасный предрассудок, от которого, по наблюдению Фрейда, никак не избавится человечество. Вы должны почувствовать самую простую истину — ничего этого нет, вины нет, отвечать не перед кем — и успокоиться.

Да… может быть, вся история человечества — это ночная борьба Иакова с Творцом, с Отцом…

Насчет отца вы правы. История царя Эдипа…»

«— Вы не понимаете Россию, никогда ее не понимали. Дело не в строе — любой строй, самый коминтерновский, медленно, но верно проникается в конечном счете идеей национальной. Крайний анархизм (у нас в крови) требует сильной государственности. Не сталинского абсурда, но — судьбы. Иначе — распад, что и происходит».

«Продутые ветрами из преисподней петроградские ночи, тени, тени, бесноватые в отсветах бесконечных костров, потрясающая картина предательства, Петр, протягивающий дрожащие руки к огню: „Не из учеников ли Его и ты?“… Ну ладно, поэты, философы, декаденты, интеллигенты со своей диалектикой — а где же были Максим Максимыч и капитан Тушин?»

«И в красноватом сумраке ночника потекла с пожелтевших фотографий еще дымящаяся (гигантский жертвенник), самая что ни на есть русская беспощадная история. Умершие и пропавшие без вести безмятежно глядели из своих „темных аллей“. Где-то там в небытии (или в другом аспекте бытия) предполагались белые колонны, пески Туркестана, меблированные комнаты в Берлине, Спас-на-Крови и решетка Летнего Сада… сани с медвежьей полостью у „Яра“, вековые липы, нищие улочки Стамбула, тифозный барак на окраине Симбирска, национальная мощь Медного Всадника над Невой, кремлевские куранты, лубянские застенки, Елисейские поля и Голгофа на Соловках, Ледяной поход, оборона Царицына, окопы Сталинграда, Вердена, Мукдена, Перекопа, Буэнос-Айрес, Колыма, сопки Маньчжурии и царскосельские лебеди, святочные гаданья, глинобитный домик в Шанхае, Беломорканал, Южный Крест, антоновские яблоки над гнилым забором. Заупокойная».