Инна Булгакова - Третий пир

— Да черт с ним в конце-то концов!

— Бесценный черт, он ждет на Черной речке, где закатилось русское солнце… Не переживай, дуэли закатились, бедные рыцари и каменные гости, и Европа на закате… ну, у них там свой черт — какой-нибудь демон с опаленными крыльями, а мы народ простой… да не переживай ты, поглядим в глаза друг другу, может, мелькнет скупая мужская слеза.

— У Вэлоса мелькнет?

— Нужна слеза, без нее как-то нехорошо, не по-русски. Дам пару раз по морде — мелькнет.

— Охота тебе с дерьмом связываться!

— Вот что, друг мой дерьмовый. Вы два года держали меня за идиота…

— Да я только весной узнал, как он из Питера вернулся!

— Держали — теперь сиди и молчи. Пойдешь за мной — пристрелю.

Серая башня, серая лестница (он дернул молнию на сумке, на кармашке), последнее солнце в железобетонном подъезде — его свобода!.. (сунул руку в кармашек) раствориться без остатка в равнодушных жгучих лучах… (позвонил) уйти в ничто — продырявить мерзкую плоть и улечься рядом — друзья-покойники.

Шаги, вожделенный дверной пролом, Маргарита.

— Жека дома?

— Нету.

Митя прислонился к стене, пропадала даром, сгорала в крови грозная черная сила. В прихожую выкатились два маленьких Вэлоса.

— Где он?

— Не знаю, — улыбнулась женщина, заволновались лиловые кружева, вспыхнуло золото во рту и на груди. — Проходите, ребята. (Митя вздрогнул, оглянулся: бледный Символист за спиной.) Мы сейчас кофейку, а можно и коньячку…

— Где он может быть?

— Черт его знает. Якобы по пациентам, но — заметь, каждую пятницу! — обряжается в черный бархат… жених!.. и побежал. К какой-нибудь шлюхе, — Маргарита вдруг подмигнула. — Любовь.

— У него что, квартира для такой любви есть?

— У него все есть, — она засмеялась, засмеялись маленькие Вэлосы, как обезьянки. — Чудотворец, гад.

— Где квартира?

— А, где нечистая сила, там и Жека. Творит чудеса.

— А где у нас сейчас нечистая сила?

— Везде.

— Например?

Маргарита смотрела в упор, оценивающе и пристально, шагнула вплотную; в дорогом французском аромате, в шелесте крови в ушах мстительный шепот врезался намертво в память.

— Интересно, ты-то с ним справишься? — добавила она громко.

— В каком смысле?

— В том самом. Правда, Жека говорил, ты гений?

Итак, Маргарита играет свою роль в романе, расплачивается и забавляется, и маленькие Вэлосы запрыгали и заприседали в некоем забавном танце.

— Справлюсь, — сказал он и пошел к ступенькам.

Следом тень безмолвного дерьмового друга, вдогонку ее слова — сквозь циничный смех, сквозь невидимые слезы:

— Любовь, Митенька, ничего не поделаешь. Женщины любят золото. И мужчины тоже.

Ад следовал за ним, взвизгивал инвалидными тормозами, дожидался в прижатой к бедру сумке, взбегал по ступенькам родного дома. Пустые небеса, пустые комнаты!

Зачем меня понесло сюда? Надо ехать к сталинскому соколу. Митя сел на диван в столовой, закрыл глаза. Нет — освобождаться немедленно, покуда не задушили зверя огненные заветы, законы и заповеди, покуда не расслабили эту черную силу своим милосердием и болью, своей ложью. Неужели я не смогу? — с любопытством подумал он. — Ведь там, может быть, ничего нет! — а пальцы в ужасе и упоении нащупали парабеллум — бесценный друг, последний и единственный. Все или ничего! Только так. Но в последней пустоте, в черном ничего блеснула и спасла одна деталь, сквозь времена, бездны и судьбы посланная ему потаенным Ловчим.

Митя открыл глаза и выпрямился. На столе, на голубой скатерти, под «пурпуром царей» лежал старинной работы браслет. Очевидно, только что, когда он метался по комнатам, еще надеясь и боясь разом закончить бешеную охоту, этот старинный отблеск проник в его ад.

Подошел, взял браслет в руки, засияли чистейшие камни, засверкали золотые королевские лилии в послеполуденных лучах. Значит, они все-таки были здесь, и жених дорого заплатил за любовь… за потемневшие синие глаза на запрокинутом лице… сколько стоит страстная дрожь и сладостный стон, нежная медовая кожа… Митя почувствовал, что сейчас задохнется, швырнул куда-то браслет, бросился на пол впервые в припадке бешенства, минутки исходили в жарком, жутком видении своей любви, в крике шепотом: «Он заплатит еще дороже!» Исходила тайна их близости, единственная в своем роде — тот огонь, что был в них слабым искаженным человеческим подобием другого драгоценного огня. И когда показалось, что жить без нее уже невмочь, он вдруг словно увидел ее со своим другом-покойником, она прижималась к нему, ласкалась, шептала — и передернулся от тошнотворного ощущения брезгливости и боли, но опостылевший воздух хлынул в легкие, возвращая в мир без тайны: непристойная всемирная картинка, бесстыжая миллионная схватка, похоть нетерпения на потных простынях. Митя поднялся, прошел в кабинет, взял с полки писательский справочник (тысячи функционирующих или, частью, уже погребенных членов в тисненном золотом переплете), выписал мельчайшим подпольным почерком адрес сокола (вот зачем понесло домой — за адресом), перебросил ремешок сумки через плечо, усмехнулся, прощупав кармашек, вышел в переднюю, открыл дверь и начал спускаться в новый мир, свободный от любви и благодати.