Инна Булгакова - Третий пир

— Поезжай, поезжай.

Он потихоньку выталкивал друга за порог, но простой русский человек, видно, решил добить его, то есть взбодрить, заявив из коридорной тьмы:

— Не вернется, не жди, сама сегодня сказала. Они решили пожениться.

— Так поедем же наконец! — сорвался Митя, плюнув на осторожность: все равно в Москве он от него избавится. — Иди, я догоню.

Входная дверь захлопнулась с тяжким стуком, он остался один. Надо было спешить: человек созерцания догадывается, сколь мало силы отпущено ему для действия. «Я еду просто посмотреть, — сказал он громко, раздельно, убеждая себя. — Просто посмотреть на жениха!» Окаянное слово прожгло навылет, он бросился к выключателю, затем к тумбочке в углу за вешалкой («Называется палисандр», — бабушка с удовольствием произносила красивое слово. «Бабушка, а где Иуда?» — «Вон сбоку… вон видишь, с мешочком? Там деньги». — «Золото?» — «Серебро». — «А я б его убил». — «Пора, Митюша, спать. Спать, радость моя»). Он рванул на себя верхний ящик — ржавый хлам: гвозди, молоток, клещи. Второй ящик: гвозди, гвозди, большие и маленькие, искривленные в какой-то жалкой судороге, когда их с мукой выдирают из мертвого дерева. Но вот он — ключ — в третьем ящике. Теперь на чердак (не заметил, как взлетел). Шкатулка, бумазея… «Просто посмотреть на жениха», — повторил, захлопнув крышку. Вновь прожгло душу безумием, вновь открыл — и пальцы с ужасом и упоением ощутили страстный холодок стали.

— А зверье? — спохватился Никита, уже подходя к калитке: собаки кружили у ног в безмолвном экстазе, предполагая вольную прогулку.

— Пусть бегают. Я не знаю, когда вернусь.

«Может, никогда», — добавил про себя, вздрогнул и левой рукой прижал к бедру сумку, черную, тонкой кожи, с длинным узким ремешком через плечо и большим внутренним карманом на молнии.

— Где ты с ней сегодня разговаривал?

— Я к вам на квартиру звонил, думал, вдруг ты…

— Где они встречались?

— В каком смысле?

— В том самом.

— А-а. Не знаю. Только не у меня.

А в вавилонском пленении под вокзалами, под старинными и сталинскими башнями, в подземельях и катакомбах — исходит душа. «Куда ж вы прете, товарищи?» — взывал пьяненький вечный странник с гармошкой наперерез мощным массам, его смяли, он умолк, прорвались товарищи в черной форме, стальные колесницы с вещичками, «Берегись!», затрепетали массы, сгинул поэт, бесчисленные тела, бесцельные стада, комсомольский простор, борьба за существование у телефонов-автоматов.

— Вэлоса, пожалуйста.

— Евгений Романович будет на фабрике в понедельник. (Фиктивная легальная служба доктора — экономический консультант.)

— А сегодня у нас что?

— Пятница, двадцать девятое.

«Не предпринимайте серьезных дел по пятницам» — стародавнее зловещее предостережение. Он выскочил из стеклянной духоты в духоту сквозную и наткнулся на Никиту.

— Мить, едем, я колеса достал!

— Ты отстанешь от меня или нет?

— Ни за что! — Никита подхватил погибающего друга под руку; будто посторонняя сила пронесла их сквозь распаленное пространство в кривой поганый закоулок, где с визгом разворачивался инвалидный «запорожец» малинового цвета. Протиснулись на заднее сиденье. — В писательский домик, значит, на Герцена, — сказал Никита.

— На Ленинский проспект, — сказал Митя.

— На Ленинский не договаривались, — инвалид плюнул в боковое окошечко. — Чего я там не видел?

— Пятерку увидишь, — пообещал Никита.

— Шалишь! Десятку.

— Ладно, жми.

Условное Садовое кольцо (а где ж тот сад? — где тот прах!), не в сад ведет дорога — в ад, и долгое странное молчание.

— А правда, Мить, чего мы там не видели?

— Черную мессу, — Митя захохотал. — Интересно, наш доктор справляет ее по пятницам?

— Я у него пока что не лечился, — медленно ответил поэт и вдруг побледнел. — Зачем мы едем?

— Убить жениха.

Подземное головокружение, тоннель, Таганка, огни, в ночи, в гулком сквознячке продолжением всеобщего безумия обернулся инвалид и заявил:

— Деньги вперед.

— Митька, ты погубишь все…

— Деньги вперед, не то высажу!

— Высаживай! — рявкнул Никита. — Немедленно!

— Друг мой, шутка. Шуточка.

Митя бросил бумажку на переднее сиденье, инвалид схватил, мотор взревел, зазиял асфальтом белый день впереди, Никита прошептал:

— Зачем мы едем?

— Необходим разговор по душам… задушевный разговор, понимаешь? — Бессвязный страстный шепот! в каких пределах блуждала душа его! как билась жизнь на краю! — Ты меня поймешь… как друг. И он тоже… «мой первый друг, мой друг бесценный…».