Шарль Эксбрайя - Семейный позор. Мы еще увидимся, детка! Ночь Святого Распятия

Полицейские так стремительно вошли в бистро, что никто не успел предупредить Антуана, поглощенного партией в покер. При виде инспекторов парень побледнел. А Пишранд не дал ему времени опомниться.

— Ну вот, Бастелика, с тобой покончено. Поехали.

Бандит медленно встал.

— А в чем дело?

— Узнаешь в больнице… Ужасная невезуха, мой мальчик, твоей жертве удалось выкарабкаться…

Антуан попытался хорохориться.

— Я оставляю бабки, скоро мы закончим партию, — бросил он партнерам.

Пишранд усмехнулся.

— Если вам когда-нибудь и доведется всем вместе поиграть в карты, то вы уже совсем состаритесь и, пожалуй, не узнаете друг друга. Так что забирай-ка лучше свои деньги, Антуан, в тюрьме они тебе очень пригодятся.

— Ну, я еще не там.

— Не беспокойся, ждать осталось недолго.

В больнице Бастелику вместе с полицейскими проводили в палату раненого, и тот сразу указал на корсиканца.

— Вот он, подонок! Спросил у меня закурить… сукин сын… При свете спички я его отлично разглядел! И даже заметил на мизинце левой руки кольцо с камнем!

Пишранд взял Антуана за левую руку и показал всем кольцо.

— Ну, будешь раскалываться?

Понимая, что отпираться бесполезно, Бастелика пожал плечами.

— Ладно… ну, допустим, это я стукнул придурка… и что с того?

— Да так, пустяки… вооруженный налет, ограбление ювелирного магазина. Дорого же тебе придется за это заплатить! Разве что скажешь, кто ходил на дело вместе с тобой…

— Бастелика не питается хлебом измены!

— Тем хуже для тебя! Сдается мне, дружки не очень-то помогут тебе.

В сумерках Шивр, Доло, Фонтан, Этуван и Адоли по приглашению Великого Маспи явились на улицу Лонг-дэ-Капюсэн. Войдя в гостиную, сначала с удивлением, а потом и с тревогой они увидели неподвижно застывших деда и бабушку в выходном платье и облаченную в черное мадам Селестину. Да и сам Элуа выглядел довольно зловеще. Первым не выдержал самый нервный, Адоль.

— О, Маспи… случилось какое-нибудь несчастье? — спросил он вполголоса.

— Да, большое несчастье, Дьедоннэ…

Перрин, не умевшая держать язык за зубами больше пяти минут, с обычной бесцеремонностью осведомилась:

— Кто-нибудь умер?

Великий Маспи еще больше выпрямился.

— Вот именно, Перрин, умер! И этот покойник — честь дома Маспи!

Никто ничего не понимал, но по тону хозяина чувствовалось, что назревает трагедия, и в глубине души все испытывали некое радостное возбуждение.

— Я принесу пастис? — робко спросила мадам Маспи.

Муж испепелил ее взглядом.

— Позволю себе заметить, Селестина, что у тебя не хватает чувства собственного достоинства! В подобных обстоятельствах не пьют!

Если кое-кого это заявление не слишком обрадовало, то никто не подал виду. А Великий Маспи все с тем же торжественным видом вышел на середину комнаты.

— Я просил вас прийти, ибо вы самые верные и преданные мои друзья, и все, что касается меня, затрагивает и вас.

Шивр невольно пустил слезу.

— Так вот!.. Я сейчас почти как Наполеон, окруженный остатками своей гвардии… И надо решить, должен ли я отречься или продолжать борьбу… Поэтому я хотел узнать ваше мнение…

Сам выбор слов свидетельствовал о важности момента, а также о том, что Элуа заранее подготовил речь. Двойной Глаз, менее остальных восприимчивый к таким тонкостям, позволил себе вмешаться:

— А может, ты все-таки расскажешь нам, что стряслось?

Все сочли, что Этуван очень плохо воспитан, тем более что он несколько испортил удовольствие от столь драматических минут.

— Так вот… Представьте себе, что сегодня утром…

И Великий Маспи поведал о вторжении корсиканцев. Он возвышенным слогом описал свое удивление при виде убийц, угрожавших его домашним (о собственном позорном падении Элуа, конечно, умолчал), с большим лиризмом остановился на угрозах и оскорблениях, несколько преувеличив наглость Салисето, с гневом рассказал о пощечине и с глубокой обидой — об унижении Селестины.

Перрин Адоль снова не выдержала.

— Да я бы проглотила его живьем, этого Бастелику! — крикнула она.

Элуа, словно не заметив, что его перебили, подвел итог:

— Теперь вы все знаете. И я спрашиваю: что мы будем делать?

В гостиной надолго воцарилось молчание.

— А что, по-твоему, мы можем? — поинтересовался Фонтан.

— Объявить войну Корсиканцу и его банде!

— В нашем-то возрасте?

— Когда затронута честь, это не имеет значения.

И снова наступила тишина.

— Ты еще забыл сказать нам, с чего вдруг Корсиканец явился сюда? — рискнул задать вопрос Этуван.