Мэри Стюарт - Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила (сборник)

– Вниз по тропе к дворцу? Вот, наверно, почему у меня одеревенела спина. На чем вы меня везли, на муле?

Каким бы нелепым это ни показалось, в эту минуту моя злость разгорелась сильнее всего. Злость и стыд. Унизительно было представлять, как пара негодяев ворочала и перекладывала мое беспомощное, бесчувственное тело. При мысли об этом мне захотелось убежать и спрятаться, но, возможно, впоследствии этот гнев сослужит мне добрую службу.

– Ванная там, – сказал Джон Летман.

Вход в ванную располагался в саду принца рядом с тетушкиными покоями. Я нырнула в лабиринты хаммама, как кролик в спасительную нору.

Некогда этот хаммам был куда величественнее, чем тот, которым могла похвастать женская половина. Стены были выложены алебастром, свет падал через потолочные окна из цветного стекла. Лучи солнца, проникая через ромбовидные витражи, складывались на розовом полу дивными узорами из сказочных самоцветов – янтаря, яшмы, ляпис-лазури. Потоки приглушенных солнечных лучей мерцающим занавесом повисали среди лабиринта желтовато-розовых, как персик, колонн, и казалось, что я нахожусь в дымчатой раковине гигантского морского моллюска. Прозрачная вода перетекала из бассейна в бассейн по неглубоким каналам и наполняла мраморные чаши; ее журчание отдавалось под стеклянными сводами как плеск морских волн в коридорах подводной пещеры.

Освежающее прикосновение воды, теплый золотистый свет, ослепительное сияние солнца в крохотном садике, через который я вошла в хаммам, тотчас же развеяли чудовищную клаустрофобию моей тюрьмы.

Я пробиралась сквозь бесчисленные залы к центру прохладного каменного лабиринта. В центре его вода, сверкая и плещась, стекала в раковину из почерневшего серебра, к которой склонился каменный фавн, держащий в руках изящную чашу из тонкого, как вафля, алебастра. Я взяла у него чашу, наполнила водой и напилась, потом разделась до трусиков и лифчика и с удовольствием искупалась в холодной воде, вытершись вместо полотенца нижней юбкой. Водопады солнечного света, янтарные и аметистовые, омыли мое тело, как смягчающее масло, унося прочь боль и онемение в синяках. Я встряхнула платье и надела его, привела в порядок лицо и прическу, напоследок вытерла ноги и обула сандалии. Потом зашвырнула в угол мокрую нижнюю юбку, выпила еще воды, вернула фавну его чашу и вышла в сад, где меня ждал Джон Летман.

Он сидел на краю пересохшего фонтана. В прошлый раз я мельком видела сад в ночной темноте, да и сейчас успела лишь украдкой разглядеть неухоженные кусты желтых роз да разбитые колонны среди зарослей жимолости. Джон Летман торопливо вскочил на ноги и начал что-то говорить, но я резко перебила его:

– Не надейтесь, что вам удастся снова увести меня в ту гнусную каморку. Если вашему доктору Графтону так хочется меня увидеть, пусть приходит сюда. Можно прямо сейчас, при свете дня. Нет смысла более притворяться, что он обожает бодрствовать до полуночи, поэтому пусть скинет свой тюрбан и ночные сорочки. – Я прошагала мимо Летмана к спальне тетушки Гарриет, по дороге бросив через плечо: – А если хотите, чтобы я перекусила, прикажите девушке принести ужин сюда.

Джон Летман неуверенно замолчал, и мне подумалось, что он станет настаивать на своем. Но он лишь сказал:

– Довожу до вашего сведения, что эта часть дворца отрезана от других. Если попытаетесь убежать, вам не уйти далеко, а если даже спрячетесь, собаки вас живо разыщут.

– И разорвут на клочки? – рассмеялась я. – Ой, напугали!

Я пересекла «тронный зал» и уселась в красное лаковое кресло, стараясь держаться как можно высокомернее, а Летман тем временем, смерив меня взглядом, полным ненависти, неохотно поднялся на возвышение и дернул за шнурок колокольчика.

Послеполуденную тишину разорвал знакомый пронзительный трезвон. Собаки тотчас же откликнулись громким радостным лаем. Их лай в какой-то мере даже успокоил меня: они на моей стороне, гончие псы Гавриила, собачки тетушки Гарриет, они знали мой голос, запомнили шаги моего кузена. В тот же миг у меня в мозгу вспыхнула радостная догадка: шустрые собачки любят «важного доктора» не больше, чем когда-то любил его Самсон, поэтому их и держат взаперти, выпуская погулять только на ночь, когда возникает нужда держать в рамках дозволенного не в меру любопытную мисс Мэнсел.

Не успело затихнуть эхо надтреснутого колокольчика, как занавес на задней двери распахнулся и на пороге, точно джинн из волшебной лампы, появился Генри Графтон.