Росс Томас - Агент из ресторана [сборник]

«Ты влюблен, дружище», — сказал он сам себе.

В его обязанности входило ведение дневника. Он нервно начал перелистывать его.

Письменный стол мистера Солтера обычно содержался в идеальном порядке, но у Солтера была странная привычка засовывать в разные места важные документы. Джим взял со стола два тома Свода законов, чтобы посмотреть, нет ли под ними какой-нибудь деловой бумаги. Маленькая записная книжка лежала между двумя томами, и теперь она упала на стол. Этой книжечки Джим никогда не видел. Открыв ее, он обнаружил, что это календарь за 1901 год. Мистер Солтер писал свои заметки, но писал их по какой-то особенной стенографической системе. И эта книжка была исписана такими же знаками.

Джим перелистывал книжку и удивлялся, как это такой аккуратный человек, как мистер Солтер, оставляет так небрежно на столе записную книжку. Джим знал, что в большом денежном шкафу хранится масса таких книжек. Может быть, адвокат вынул одну, чтобы навести какую-нибудь справку. Знаки эти были китайской грамотой для Джима; только местами встречались в тексте слова, написанные обыкновенными буквами.

Но под «4 июня» была целая заметка, написанная латинским шрифтом. Джим мог приблизительно установить, когда сделана запись. Заметка была написана зелеными чернилами, а 18 месяцев тому назад глазной врач сказал мистеру Солтеру, что ему будет легче читать написанное зелеными чернилами, чем какими-либо другими. Джим прочел это место раньше, чем подумал о том, что не имеет права читать частных заметок своего патрона.

«Месяц исправительного дома в тюрьме Холовея. Освобождена 2 июля. Мэдж Бенсон (имя было подчеркнуто), 14. Памерс Террэс,. Паддингтон. 74, Хайклиф Гардене, Маргейт. Совещалась долго со шкипером «Соси-Велль». След простыл...» Дальше следовали иероглифы.

— Что это может означать? —; пробормотал Джим. — Это, нужно отметить.

Вдруг ему в голову пришла мысль, что он совершает нечестный поступок, но он был до такой степени заинтригован, что поборол в себе это чувство.

Пометка должна была относиться к пропавшей леди Мари. Надо только выяснить, кто была эта Мэдж Бенсон, и зачем упоминалась тюрьма.

Списав все это, Джим направился домой, думая всю дорогу, какие поиски можно было бы предпринять.

Он жил в маленькой квартире в доме, из окон которого можно было видеть весь Риджент-парк. Правда, из окон его собственной квартирки можно было видеть только голые стены других домов, но зато и его квартирная плата была вдвое ниже, чем квартирная плата других жильцов. Его три комнаты обставлены роскошной мебелью: это все, что он мог спасти из отцовского наследства.

Джим поднялся на лифте на четвертый этаж и хотел уже открыть свою квартиру, как вдруг дверь соседней квартиры отворилась. Джим обернулся.

Из квартиры вышла пожилая женщина в платье сестры милосердия. Она кивнула Джиму.

— Как поживает ваша пациентка? — спросил ее Джим.

— Ей теперь хорошо, насколько вообще может быть хорошо такому больному человеку. Она вам очень благодарна за книги, которые вы послали.

— Бедная женщина! — пожалел Джим больную. — Это ужасно, когда человек не может выходить.

— Да, но для миссис Фэйи это уже роли не играет. За семь лет болезни можно привыкнуть ко всему.

Сверху послышались шаги. Она посмотрела наверх.

— Почтальон идет. Может быть, для нас есть письмо.

Почтальон поднялся на лифте на шестой этаж и теперь спускался вниз, раздавая письма.

— У меня нет ничего для вас, сэр, — сказал он Джиму, просматривая стоику писем, которую держал в руках.

— Мисс Мэдж Бенсон — это вы, сестра?

— Да, — ответила сестра, взяла из рук почтальона письмо и быстро спустилась по лестнице.

Мэдж Бенсон?!

Имя, прочитанное Джимом в записной книжке Солтера!

— Ты мне страшно надоедаешь, мама, — сказал Дигби, наливая себе стакан портвейна. — Всегда одна и та же история. Тебе достаточно знать, что я хочу, чтобы девушка была тут секретаршей. Но она не должна понять, что взята совсем не для того, чтобы сортировать твои письма.

Женщина, сидевшая против него на диване, выглядела старше, чем была в действительности.

Ей было за шестьдесят, но многие думали, что ей перевалило уже за восемьдесят. Лицо ее было все в морщинах, и на руках выступали голубые жилы. Только глаза блестели еще живым огнем и выражали любопытство, почти страх. Ее обращение с сыном было почти подобострастное. Она не глядела ему прямо в глаза; она вообще редко смотрела человеку в глаза.