Михаил Шторм - Во власти Бермудского треугольника

— Что это значит?

— Это значит, что наверху воздействие было сильнее. Из этого я делаю вывод, что инфразвук здесь ни при чем. Как и всякие другие излучения.

— На основании чего ты делаешь такой вывод?

По недовольному тону писателя было слышно, что ему жалко расставаться с выдвинутой гипотезой.

— А ты еще не понял?

— Не говори загадками, Дима, — потребовал Николас.

— Хорошо, не буду, — пообещал Быков и тут же спросил: — Так ты не понял?

— Дима!

— Ладно, поясняю. Корабельные переборки не задерживают ни инфразвуковые, ни электромагнитные, ни какие-либо иные волны. Тем не менее, в каютах все спали нормально, а находившиеся наверху подверглись воздействию… чего?

— Чего? — автоматически подхватил Николас.

— Газ, — сказал Быков. — Это был газ, Ник. Самое простое объяснение. На поверхность вырвался огромный пузырь газа. Лопнув, он рассеялся в воздухе и вызвал отравление.

— Может быть, пузырь вам тоже померещился?

— А вот и нет! Я поговорил с Лиззи и Коротичем на эту тему. И она, и он тоже видели пузырь. Это была не массовая галлюцинация. Галлюцинации начались позже.

— Что ж, это несложно проверить, — заявил Николас.

— Каким образом? — заинтересовался Быков.

— Пленка, Дима! Ты ведь делал фотографии, насколько я понял. Если они существуют, значит, твоя версия верна. Галлюцинации сфотографировать невозможно, так ведь? Скажи, существует способ проявить ту пленку? Достаточно будет негатива, печатать фотографии совсем не обязательно.

— Да! У меня есть проявитель и все необходимое. Я всегда вожу с собой…

— Не теряй времени, — посоветовал Николас.

— Верно! Я побежал!

Быков сорвался с места, как ужаленный. Писатель побежал следом, пыхтя.

— Думаешь, я отпущу тебя одного? Хочешь, чтобы я умер от любопытства?

— Сейчас, сейчас, — бормотал Быков. — Сейчас.

Внезапно он остановился на площадке, преграждая спутнику путь вниз. Николас налетел на него, и они оба едва не покатились кубарем по ступенькам.

— В чем дело?

— Я кое-что вспомнил.

— Что?

— Что-то очень важное, — медленно произнес Быков.

Николас уперся кулаками в бедра.

— У тебя есть одна отвратительная манера, Дима, — сказал он. — Ты просто помешан на интригующих паузах. К черту эти театральные эффекты! Мы не в театре. Мы на корабле, застрявшем посреди Саргассового моря, где все рискуем свихнуться или погибнуть. Нам как можно скорее нужно понять, что нам угрожает.

— Те первые случаи бреда, — произнес Быков, уставившись в пространство перед собой. — Они ведь происходили в основном в каютах, во время сна. Так что моя газовая теория отменяется.

— Как раз подтверждается!

— Что? Как?

— Очень просто, — сказал Николас, не скрывая мины превосходства, появившейся на его породистом лице.

— Как насчет интригующих пауз и театральных эффектов? — язвительно осведомился Быков.

Писатель рассмеялся и сказал:

— Грешен, каюсь. Но я ведь писатель и привык затягивать некоторые сцены, чтобы повысить градус любопытства. А кроме того, мой конек — детективная фантастика или фантастические детективы, как их ни назови…

— Ну? — поторопил Быков нетерпеливо.

— Тогда мы спали с открытыми окнами, а теперь — с закрытыми, — стал пояснять свою мысль Николас. — Вонь гниющих водорослей побуждает нас отдавать предпочтение кондиционерам.

— Ну и что? Причем тут окна и вонь?

— Не хочешь думать. Ладно. Придется все разжевать и положить в рот. — Николас весь напыжился и даже увеличился в объеме. — Пожалуйста. Когда окна были открыты, газ распространялся по кораблю беспрепятственно, отравляя всех, где бы кто ни находился. А теперь, когда мы вынуждены закупориваться внутри кают…

— Можешь не продолжать, — сказал Быков. — Ты прав.

С этими словами он покатился вниз по трапам с такой скоростью, что Николас от него безнадежно отстал. Но вскоре, как и до этого, ему пришлось остановиться, чтобы не натолкнуться на застывшего Быкова.

Они находились на нижнем уровне, где размещались каюты. Их топот привлек внимание Пруденс, высунувшейся из-за двери.

— Что-то случилось? — спросила она.

— Нет, — ответил Быков и повернулся к Николасу. — Похоже, мы зря спешили, — сказал он.

— В чем дело?

— Не понимаю, почему я решил, что отнес фотоаппарат в каюту. Я ведь был невменяем.

Услышав это признание, Пруденс втянула свою длинную шею обратно, проделав это максимально бесшумно и осторожно, словно вспугнутая черепаха.