Любовь Шапиро - Я люблю дышать и только

— Все, кто живет в «Кротово», имеют такую же фамилию, — длинное складное предложение далось человеку нелегко. Только вы зря приехали, вымерли все или перепились и лежат в том овраге. Там, — уверенно доложил местный житель, никого не отыщите.

— Почему, потому что много снега, — как с ребенком раздельно и громко говорила я. Мне казалось, что так наш новый знакомый лучше слышит и понимает.

Вдруг на его лице появилась просветленная улыбка.

— Да их сваливали в овраг, а кого как зовут, не всегда помнили. В общем — могила неизвестному солдату, — вполне осмысленно, по-черному пошутил хозяин деревни.

— Так получается, что мы не найдем автора письма и не сможем ей помочь.

— Почему же? — удивился Мотя, как выяснилось, так зовут нашего нового знакомца. Вы не смотрите, что я такой неприглядный, — кокетливо произнес Мотя. Не перед кем тут выставляться. Я бывший учитель. Тут была и школа, когда жил последний из хозяев Большого дома.

Мы поняли, что Большой дом — это бывший особняк хозяев.

— Он прятался у нас в деревне. Когда всех раскулачивали, убирали, ну сами понимаете, он был еще ребенком. В деревне никто его не выдал. Он долго прятался в том доме. Как уж он жил — непонятно. Мы его подкармливали, а потом Роман вдруг исчез и появился только после войны. Ничего о себе не рассказывал, но деньги у него были. Он стал восстанавливать деревню. Тогда еще не так пили и слушали его. Все ж хоть и не официальный, а хозяин. Тогда была и школа, и больничка маленькая.

— Куда же он потом делся? — история заворожила меня. Я даже на время забыла, зачем мы приехали.

— Умер и просил похоронить его под развалинами Большого дома. Если бы не зима, я бы показал вам, где его схоронили, там и имя его значится. Наши деревенские ходили туда как в церковь, жаловались его останкам, просили всякие глупости. Еще какое-то время, пока жили старики, хозяйство как-то держалось. Вроде коммуны, только без религиозных глупостей. А уж потом… — Мотя безнадежно махнул рукой. Так показывайте вашу записку, — Мотя протянул руку.

Филипп Сергеевич вынул замерзшей рукой письмо и подал хозяину, который почему-то не звал нас в избу.

— Пошли в дом, все там теплее. Он взял доисторическую лупу и пенсне и стал рассматривать записку.

Оглядевшись, я была потрясена тем, что практически все маленькое пространство было занято книгами на разных языках.

Мотя искоса посмотрел на мое удивленное лицо и сказал, что учит новые языки. Он уже выучил пять языков и продолжает дальше. Только теперь он изучает забытые языки.

— Где же вы берете книги? Во-первых, они дорогие и редкие, — я всерьез была озабочена этим вопросом.

— В Барском доме было много книг. Большинство, конечно, стопили, но Роман особо ценные припрятал, и незадолго до смерти показал мне, где они хранятся. Остальное я покупаю. Летом живут тут несколько семей любителей тишины и свободного отдыха, вдали от суматохи. Я два домика починил, у них уже хозяев нет и сдаю. Летом, я, кстати, выгляжу гораздо лучше. Чтоб людей не отпугивать. Ладно, я понимаю, что заболтался. Скучно же. Вот вам чай и сушки. За хлебом нужно ехать на санях. Буран был, не проехать. Пережду. У меня всякие заготовки есть по методу старых знахарей.

Мотя внезапно замолчал и, сев к нам спиной, стал читать каракули неизвестной Кротовой.

Пили мы чай молча. Я думала о том, откуда в развалинах дома мог появиться медвежонок. Я увидела, что игрушка была забыта или оставлена здесь недавно. Медведь не был поврежден снегом, ни промок, ни скукожился. Он был таким, каким я его помню с детства.

Я не стала делиться своими размышлениями с Филиппом Сергеевичем. Видела, что и им овладела некая идея, которую он хранит. Из него ее не вытащить.

— Послушайте, — воскликнул Мотя. — Я знаю, кто это писал. Катерина. Только было письмо написано давно. Катерина померла уж лет десять назад. Где вы его нашли?

Мы переглянулись и молча, решили, что Мотя не опасен, и можно его посвятить в наши опасения и поиски.

Мы вкратце поведали нашу историю и стали ждать ответа Моти.

— Как все возвращается… — Мотя задумался и долго качал головой.

— Что вы имеете в виду? — мы оба приподнялись со своих колченогих табуреток, словно хотели лучше услышать тайну, которую поведает лесовичок.

— Роман был не единственным ребенком в семье Кротовских. Просто другие дети, кто умер, кого забрали, кто постарше был, а Алю, его молочную сестру, увезли в Петербург. И долго мы о ней ничего не знали. Письмо это, — Мотя возмущенно потряс бумажкой, написала няня Романа. Он, когда вернулся, долго болел, и наивная душа Катерина решила, что, если она напишет его сестре, то та бросится на помощь. Ответа мы не получили. Удивительно, что Аля его сохранила.