Оксана Обухова - Флаг, барабан и паровоз

Евдокия перевела взгляд на воров: Семен (Моня), бывший у смотрящего, выражаясь мафиозным языком, младшим боссом, гадко ухмылялся. Но Дуся почему-то подумала, что, вероятно, здесь не все в курсе ее столичной лавстори. Может быть, Крученый и не похвастался победой?

Сыщица почувствовала, как запылали щеки. Ну надо же… спалилась-то как неловко… зато убедительно.

Но впрочем, дело выгорело? Выгорело. Никто по шее ей не надавал. Так что потеря реноме – чепуха для нервных девочек, а для серьезной женщины завсегда важное дело.

Пылая щеками – авось пурпурный цвет ланит сойдет за выплеск гнева, а не стыда! – Евдокия оглядела присутствующих. Троих здешних она знала: Воропаев с отпрыском и Семен-Моня. Помимо них за спинами смотрящего и младшего босса маячили еще две физиономии. Одного из них Евдокия тоже помнила – Стальной. Могучий свирепый бугай, в большом авторитете среди урок. Рядом со Стальным стоял незнакомый горбоносый парень с внимательными черными глазами.

Встреть такого на улице, решишь – парень окончил музыкальную школу по классу скрипки. Смазливый и весьма на вид неглупый. Рассматривает Евдокию пристально, пытливо, в отличие от Мони, на лице нет ни малейшего намека на скабрезность.

Кто-то еще был за спиной сыщицы, но после усмиряющего жеста Воропая этот кто-то вышел из комнаты и дверь прикрыл.

Демонстративно обойдя Крученого и встав к нему затылком, Евдокия замерла напротив сидящего Иваныча. Посчитав, что сегодня они уже здоровались, начала с вопроса:

– Митрохин где?

Иван Иваныч поднял брови.

– Чего так резво-то, а? – намекнул на слишком нагловатое начало гостьи.

– Без Семинариста разговора не получится, – твердо выговорила Дуся. – Он должен вам кое-что рассказать, и вы будете знать, что я играю честно.

Иваныч взял краткий тайм-аут. Подумал и кивнул Стальному.

Судя по тому, что встрепанного Константина Павловича – с подбитым глазом и почти оторванным воротником когда-то белоснежной рубашки – привели буквально через тридцать секунд, к подобному повороту разговора подготовились. Или держали Палыча под рукой, дабы поймать обоих «интеллигентов» на враках. Или надавить на Евдокию… Или что еще.

Но главное, Семинарист вошел на собственных ногах. Нервно и строптиво дернул плечом, сбрасывая с него ладонь пихающегося «железного» урки.

Воропаев наблюдал за Евдокией. И девушка не стала делать Митрохину многозначительные глазки, мол, поняла. Ты держишься, не сломлен.

Глазами она выразила совсем иное. Открыто, с максимальной честностью во взоре Дуся поглядела на портовика и мягко выговорила:

– Константин Палыч… мне очень жаль твоего друга. И вообще – жаль. Но у меня к тебе просьба. Не мог бы ты сейчас рассказать во всех подробностях, о чем мы говорили сегодня утром, прежде чем я поехала к Василь Никитичу?

Семинарист недоуменно распахнул глаза на Евдокию.

Та знала, что не может ему намекнуть даже на примерную подоплеку просьбы! Это может быть воспринято как призыв сохранить что-то в тайне, как условный знак!

Евдокия молча смотрела на побитого Семинариста. Криминальный бизнесмен легонько ежился. Была б за дверью секретарша, обязательно бы чаю-кофе попросил. Но рядом были только молчаливая Дуся и куча грозных мужиков, от которых Костя прекрасно знал, чего ожидать – никак не кофе.

А паузу нельзя затягивать.

– Кость, – просительно продолжила сыщица, – расскажи им все .

И Константин повел рассказ.

Дойдя до своего предложения Евдокии пройти полиграф, чуть стыдливо смежил веки, мол, прости, подруга, выдаю…

Сердце Евдокии приготовилось скакать до пяток. Но Семинарист – большая умница! – уже миновал наиболее скользкий момент, где сыщица истово, но лукаво заверяла, что знать ничего не знает о существовании модестовской заначки.

Константин не стал возвращаться к этой теме и сей момент остался единственным, что портовик деликатно исключил из повествования. По его рассказу выходило так, будто Евдокия отказалась пройти проверку уже немного позже, когда поговорили обо всем.

Сыщица надеялась: на опытного дельца Митрохина можно положиться. Рискнула! Семинарист семь раз отмерит, прежде чем отрежет.

И Костя не подвел. Понял, где тонко и рвется, вычленил из рассказа одну-единственную взрывоопасную тему: свои догадки.

У Дуси сразу отлегло. Сердце вернулось под ребра. Забилось с благодарностью к Митрохину.

И когда Воропаев с прищуром все-таки поинтересовался: