Тут уж и Александр Иванович не выдержал, перебил:
– Пресечь – это арестовать кого-нибудь, что ли? Тогда кого? Доноси.
– Слава советской милиции! – из угла выкинул лозунг Торопов.
– Вы неправильно меня поняли, Александр Иванович! – писатель, вдруг потеряв деревенский румянец, подсобрался, сжался в комок – понял, что вляпался, напомнил:
– Я свой тост начал со слов о мире и согласии.
– Так мы пьем или не пьем? – взъярилась Жанна.
– За мир и согласие! – в безнадеге провозгласил писатель и первым выпил.
За мир и согласие выпили все и все налитое. Чтобы продлить покой за столом, следующим тостом Роман Суренович Казарян поддал лирического тумана, розовым облаком которого он окутал уже как бы былинную фигуру своего старого друга и учителя:
– У меня сегодня маленькое счастье, друзья! Да нет, не маленькое. Настоящее. Рядом со мной человек, по которому я соизмеряю каждый свой поступок, каждое свое решение, каждую свою мысль. Эмоцию, чувство ни с чем соизмерить невозможно, это не просчитывается, это не наш, это генный импульс, но все равно, по истечении определенного срока после спонтанно свершенного я спрашиваю себя: «А как на это взглянет Саня?» И каждый раз я понимаю, как к тому или иному поступку, решению, эмоции отнесется Александр. Не потому, что он примитивен или прост, а потому, что он честен без оговорок и правдив без умолчаний. Мы же все, все в глубине души знаем, где истина или хотя бы как к ней идти, но мы все, все старательно отодвигаем ее в сторону и идем не совсем туда, куда следует. И все списываем на обстоятельства. Для него нет оправдывающих его обстоятельств. Он мне друг? Друг, конечно. Но не все этим определяется. Он – мой добрый ангел. Сегодня я услышал: крылья шелестят. Это Саня прилетел. За Саню!
И опять все выпили по полной. После столь изысканного тоста в стиле «ориент» выпить не по полной было бы просто безнравственно. Но вторая полная – она и есть вторая. Тем более, что и первая была полной. Загалдели, зашумели все, добираясь до закуски, а закусив, естественно, распустили языки. Глядя через стол на Смирнова бесовскими глазами, первой начала задиристую атаку подлая девка Жанна:
– Вам бы шестикрылым серафимом каждому из нас на перепутьи являться, а вы в милиции служите. Правильно ли это?
– Правильно, – добродушно откликнулся Смирнов. Ему уже все нравилось, даже подначки. – Я и являюсь. Только не на перепутьи, а на перекрестке.
– Ты с ней не связывайся, – посоветовал подсевший к нему Сеня Саморуков, бесцеремонно отодвинув Казаряна. – Она ведьма. Лучше сразу скажи, Иваныч, завтра со мной на рыбалку пойдешь?
– А как же съемка? – забеспокоился сбоку Казарян.
– Не беспокойся, шеф, все в параллели! – заверил режиссера Саморуков, и Казарян поверил ему. Более ответственного и точного человека, чем Сеня, в съемочной группе не было. – Я тебя на место, Иваныч, поставлю…
– Положишь, – перебил Смирнов. – После трехдневной пьянки удить смогу только лежа.
– Хорошо, положу, – согласился Сеня и предложил, одновременно наливая: – По нашей индивидуальной, маленькой. Со свиданьицем.
Выпили индивидуально. По маленькой. Со свиданьицем. Обвал неорганизованной пьянки остановил мощный рык оператора Толи Никитского:
– Заткнитесь, мужики!
От удивления, что Толька может так громко орать, мужики заткнулись, а дамы, испугавшись вдруг открывшегося их щебетанья, перестали щебетать. Не отрывая, демонстративно, потому что пьяный, влюбленных глаз от Жанны, Никитский с трагическим напором возгласил:
– За прекрасных дам, украшающих наше общество и нашу жизнь!
Выпили, конечно, как за такое не выпить. А некоторые, используя этот тост в неприглядных целях, полезли к девам обжимать их и целоваться. Это называлось – гулять. Уже не сидели, а перемещались, уже не разговаривали, а сообщали нечто друг другу в движении, уже визгливо хохотали, уже громогласно обижались, уже разбилась первая тарелка.
Но Смирнов по-прежнему был в моде. Мужики индивидуально выпивали с ним, а девы невинно целовали его в сахарные уста. Ему все это очень нравилось, а Казарян все тащил его за руку и звал куда-то:
– Саня, выйдем на минутку, Саня, выйдем на минутку.
Вытащил-таки в спальню, и, усадив подполковника на мягкое, горестно спросил:
– Ты завтра опохмеляться будешь?
– Об этом я буду знать только утром, – серьезно ответил Смирнов.
– Я с тобой должен долго говорить…
– Заговорила роща золота-а-ая! – пропел с грузинским акцентом Смирнов.
Читать дальше