Анатолий Степанов - Деревянный самовар

– Чего это он? – удивился Роман.

– Роковая страсть. Ревнует.

– Тебя, что ли?

– Ага.

– К кому, если не секрет?

– Как на духу – не знаю.

– А он – знает?

– Если бы знал, не пил, а отношения выяснял.

– Значит, как у Шекспира. Зверь ревности вообще.

– Ничего себе – «вообще»! – возмутилась Жанна. – Черненький Дездемону удавил вполне конкретно.

– Дездемона, сдавай! – зычно предложил Смирнов.

Жанна разлила по стаканам, и все уселись за стол. Казарян строго и предупреждающе осмотрев присутствующих, предложил тост, который весьма невнятно прозвучал вчерашним вечером:

– За мир и согласие!

– Чистый Брежнев, – отметил непьющий Олег Торопов, а остальные молча выпили.

Фурсов жевал, сосредоточенно обдумывая, что и как сказать. Думал, думал и додумался:

– На кой черт ты сидишь за столом, Олег? Пить – не пьешь, а подначками своими всем хорошее настроение портишь.

– Порчу настроение я только тебе, Владик, – лениво откликнулся Торопов, – а общаясь с другими, хорошими поддатыми людьми, я вроде бы тоже легкий кайф ловлю. Вот поэтому и сижу. Извини, инженер человеческих душ.

Даже Поземкин понял, что сейчас все качнется сначала, и, как мог, попытался занимательным рассказом притушить назревавший очередной скандал:

– А у нас в прошлом месяце директор леспромхоза курить бросил. Так теперь он каждый день совещания у себя в кабинете собирает, чтобы, значит, подчиненные курили, а он – нюхал. Тоже кайф ловит.

Рассказ всеми, за исключением Жанны, был воспринят благосклонно. Она же ворчливо констатировала:

– Ничего себе рассказики! Что у Олежки, что у мента. Быт и нравы мазохистов-онанистов.

– Надоели вы мне, – признался Олег и встал. – Неинтересные вы сегодня. Спать пойду, сил набираться, чтобы завтра яркими красками обрисовать образ столичного вора-соблазнителя. Адье, гусары!

– Ты не забыл, что песню про подполковника Смирнова должен сочинить? – напомнил Смирнов.

– Не забыл, – уверил Олег. – И еще одну сочиню, про совещания у некурящего директора.

Он двинулся к двери, но уйти не успел, в номер ворвался бешеный Никитский и тут же схватил его за грудки:

– Ну, ты – менестрель сраный, бард вонючий, все песенки поешь, все баб завлекаешь? Спой мне, верная старушка, значит? Ты им вечерами, а они тебе в твоем номере ночами песенки поют?

– Отпусти меня, пьяная скотина, – спокойно потребовал Олег.

– Я тебя убью! – заорал Толя Никитский, отпустил Олега, сел на стул и заплакал.

– Что бы это значило? – вяло поинтересовался Смирнов.

– Это, Александр Иванович, значит следующее, – начала повествование Жанна. – Известный советский оператор Анатолий Никитский считает, что он влюблен в меня. А каждый влюбленный должен ревновать. Теперь вот он с чьей-то подсказки решил, что я по ночам трахаюсь с Олегом у него в номере.

– А ты, действительно, трахаешься с Олегом? – заинтересованно спросил Смирнов.

– И уже менты с подковыркой! – поняла Жанна и крикнула Никитскому: – Да не трахаюсь я с ним! Олег, подтверди!

– А ну вас! – раздраженно сказал Олег и ушел.

– Вот и не подтвердил! – радостно-изобличающе отметил Никитский и хлюпнул носом.

– Носовой платок у тебя есть? – строго спросила Жанна.

– Есть, – ответил Никитский и для убедительности, показывая, вынул платок из кармана.

– Тогда сопли подбери, глазки вытри и – марш в кровать!

– Сразу в кровать нельзя. В таком состоянии не отключится, – с ходу вступил в беседу вошедший в номер многоопытный Сеня Саморуков. – Сто-сто пятьдесят его успокоят, и он вырубится, как миленький. Толик, водочки хочешь?

Никитский горестно кивнул буйной головушкой. Сеня налил ему две трети стакана, сделал бутерброд с колбасой и предупредил:

– Без закуски не дам.

– Давай с закуской, – тонким голосом согласился Никитский.

Сеня проследил, как гулкими глотками известный советский оператор опорожнил стакан, как с неохотой, но старательно сжевал бутерброд, и похвалил:

– Вот и умница. Сейчас тебя не будет.

И точно – Никитский обмяк, как квашня, расплылся по стулу с намерением сползти на пол, глаза закатились к затылку и подернулись птичьей пленкой.

– Я его доведу, – успокоил всех Сеня, ухватил Толю за талию, приподнял, двинул вперед, заставляя переставлять слабые ноги, и громко приказал в операторское ухо: – Обними-ка меня за шею! Покрепче, как Жанку!

Никитский, вдруг поняв, что Сеня Саморуков и есть Жанна, сладострастно обнял его за шею. Так и пошли.