– Можете воочию наблюдать нравы столичной творческой интеллигенции, Григорий Александрович, – Фурсов посмотрел на капитана Поземкина и развел руками. – И эти люди готовы все осуждать и все осудить в нашей жизни…
– Заткнулся бы ты, писатель… – посоветовала ему расстроенная Жанна.
У Фурсова вдруг в нервном тике пошла правая щека, но он, стараясь, чтоб было незаметно, правой ладонью придавил подкожные толчки и сдержался, ничего не ответил разнузданной бабе.
– Все успокоились? – спросил Казарян, вдумчивым взглядом удостоверился, что все успокоились, и потребовал, чтобы все: – С устатку!
С устатку тоже можно выпить, что и сделали. Поземкин для приличия мелко-мелко пожевал сырку и опять попросился:
– Я пойду?
Не получилось приятельского общения с коллегой-аборигеном. Смирнов разрешил:
– Иди, Гриша. Ты, как я понимаю, завтра ответственным за прочесывание будешь, а я бы в леспромхоз смотался. У тебя какой-нибудь транспорт для меня найдется?
– Вас лейтенант Чекунов на мотоцикле доставит, – пообещал Поземкин и сей же момент понял, что транспорт для подполковника не по чину. Засуетился, забеспокоился: – Все ведь на облаву будет брошено. Сами понимаете, Александр Иванович. А мотоцикл – совсем новый «ИЖ», мощный, с коляской. Вас Чекунов как в колыбели домчит.
– Принято, – заявил Смирнов.
– Приятного аппетита и до свидания, – влезший в форменный кителек Поземкин, чтобы не быть к компании задом, пятился к выходу. Допятился и исчез.
– Что же может подумать о нас этот простой и чистый человек? – вздохнул Фурсов.
– А черт с ним! – решила Жанна. – Пусть думает, что хочет.
А Сеня Саморуков, наполняя рюмки по новой, философски резюмировал:
– Простых и чистых ментов не бывает.
– А Саня? А я? – азартно возразил Казарян.
– Ты уже семь лет, как не мент, – резонно ответил Сеня. – А Иваныч – элементарный выродок. Ты – выродок, Иваныч?
– На идиотские вопросы не отвечаю, – не зная, что ответить, ответил Смирнов.
– За простых и чистых! – решила выпить Жанна, подняла рюмку, но тут же и прокомментировала свой тост. – Встречала и тех, и других. Правда, чистых – реже. Не любит ваш брат часто мыться.
Выпили за простых и чистых. Выпили непростые и не всегда чистые.
– Полегчало? – спросил у Смирнова Казарян.
– Вроде, – прислушавшись к себе, ответил Смирнов. – Пойду я спать, Рома.
– А как ночь-то спать? – вспомнив смирновские дневные сомненья, поинтересовался Рома.
– Еще сотку приму и найду гнездышко, – пообещал Смирнов. – Завтра в толкотню, в суету, в маяту.
– Саня, а, может, ограничишься общим руководством? Засядешь в номере, надуешь щеки и будешь давать ценные указания.
– Кабы так! – вздохнул Смирнов. – Цепляет меня в этом деле чего-то. А чего – не пойму. Да и пованивает чем-то инородным.
– И поэтому тебе надо обязательно лезть в самую гущу?!
Жанна уже овладела гитарой, оставленной Тороповым. Кинула ногу на ногу, поправила колки, тронула струны и запела:
Ах, какие замечательные ночи!
Только мама моя в грусти и тревоге:
Где же ты гуляешь, мой сыночек,
Одинокий, одинокий?
Мужики дружно, ладно и громко подхватили:
Из конца в конец апреля путь держу я.
Стали ночи и теплее, и добрее.
Мама, мама, это я дежурю,
Я – дежурный по апрелю.
8
Толя Никитский ворвался к нему в номер, когда он привычно и тщательно снаряжал свой парабеллум. Смирнов быстро прикрыл свои железные цацки подушкой, но это было ни к чему: Толя не видел ничего в принципе. Ничего не видя, он озирался, стараясь понять, куда и зачем он попал. Наконец блуждающий его взор зацепил незамысловатое и простонародное лицо подполковника милиции Смирнова.
– Ага! – обрадовался Никитский. – Я к вам и шел!
– На предмет?
– Сам не знаю. Просто поговорить.
– Ну, говори, – недовольно предложил Смирнов.
– Можно я сяду?
– Ненадолго.
– Ненадолго, ненадолго! – уверил Никитский, садясь на стул. – У нас выезд через пятнадцать минут.
– У меня – через десять.
– Вы можете понять, что со мной происходит?
– А какой хрен мне это понимать?
– Вы – человек здесь новый, и только вас Жанна еще не завлекла в дурацкие двусмысленные игры…
– Завлекла, – огорчил оператора Смирнов. – Мы с ней уже на брудершафт пили.
– Ну, вот, – действительно огорчился Никитский. – Зачем она это делает, вы можете сказать?
– Развлекается. Нравится ей, когда вокруг нее мужики хвостами бьют.
Читать дальше