Анатолий Степанов - Деревянный самовар

– Последнее разливаю, – предупредил Смирнов.

Генерал взял со стола бутылку и поинтересовался у Матильды:

– Ее можно заменить?

Матильда посмотрела на Смирнова без симпатии. Но тот все равно сказал:

– Да, Тилли, да!

Милиционеры выпили и приступили к яичнице. Матильда, вернувшаяся с непочатой бутылкой «Греми», на этот раз глядела на них с умилением: ели больно хорошо. Поев, Смирнов открыл вторую бутылку и попросил:

– Посиди с нами, Тилли.

– Вы – большие начальники, а я – обслуживающий персонал, – ровным голосом разъяснила Матильда положение дел. – Мне нельзя.

И вернулась за стойку. Смирнов обиделся, а генерал спросил:

– Саня, а почему у нас так начальников не любят?

– А за что их любить?

– Нас, нас любить! Мы же с тобой тоже начальники.

– Мы – не начальники. Мы при начальниках.

– Но ведь, как видишь, и нас не любят.

– Начальнических холуев не любят даже больше, чем начальников.

Генерал напряженно наблюдал, как Смирнов разливал из второй бутылки, вероятно, боялся как бы его не обделили. Он уже был по-настоящему пьян: пришла безудержная жадность на алкоголь. Потом даже стаканы как бы случайно сдвинул, чтобы по уровням налитого в них определить, не налил ли себе Смирнов побольше, а ему поменьше. Решил, что все по справедливости, успокоился и вспомнил, о чем говорили:

– А ты – холуй, Саня?

– Да пока вроде нет, – подумав, ответил Смирнов.

– Ты власти прислуживаешь, значит, холуй.

– Я прислуживаю. Я служу государству, работаю на законную власть, которая с моей помощью должна защищать народные интересы. За что и получаю предусмотренное официальной тарифной сеткой вознаграждение – зарплату. И все.

– А я? – задиристо спросил Петя.

– Давай выпьем.

– Выпьем, выпьем, – охотно согласился генерал, и они выпили еще. Генерал быстро восстановился после приема и вернулся упрямо к ранее заданному вопросу: – А я?

– Ты уже из их рук ешь, Петя. Значит, холуй, – Смирнов в сильном поддатии становился жестоким борцом за истину.

Генерал сделал глубокий вздох, сжал до скрежета челюсти, взял со стула рядом свою фуражку, надел ее и встал. Вид его должен был внушать ужас. Подчиненные, видя такого Есина, скорее всего падали в обморок от страха. Генерал, наконец, выдохнул и умирающе-гневно спросил:

– Кто ты такой есть передо мной, московская тля?

– Сам сказал: московская тля. Снимай свой грандиозный головной убор и садись, – ласково предложил неиспуганный Смирнов.

– Считаешь, так надо? – по-прежнему грозно спросил генерал.

– Надо, надо. Еще выпьем, по-человечески поговорим.

Уставший от гнева и коньяка Петр Петрович вернул фуражку на стул и покорно сел. Помолчал, хотел было пустить слезу, но собрался и сказал, жалеючи презирая себя, Смирнова, устройство мира:

– А что делать, Саня? Отказаться от пайков, не брать лечебных денег, не пользоваться персональной машиной, не жить на бесплатной казенной даче? Да?

– Да, – просто посоветовал Смирнов.

– Эх! – в отчаянии воскликнул генерал и деловито поинтересовался:

– Нолито?

На этот раз Смирнов плеснул по самой малости, объявив:

– Спешим.

Генерал, объятый думой, и не заметил, как свой глоток сделал, только головой помотал:

– Ну, откажусь я от всего, стану жить как рядовой советский служащий. И стану среди них подозрительно чужим, который что-то против них замышляет. И вышвырнут они меня, как приблудного пса, а на мое место посадят партийного функционера. Вместо профессионала – болтуна и неумеху. Кому от этого лучше станет?

– Никому, – согласился Смирнов. – Но и особо хуже – тоже никому. Потому что принципиальные, стратегические вопросы тебе решать все равно не дают, а на уровне каждодневной преступности твои менты и опера будут работать, как и при тебе работали, даже при невежественном руководстве.

– Я без своего дела не могу, – жалобно признался генерал. – Я умею его делать, как немногие, – и вдруг совсем о другом: – У меня женщина есть, Катя, которую я люблю. Уже пять лет люблю. Что мне делать, Саня?

– Жениться.

– А жена?

– Разведись.

– Легко сказать. Сдавай, сдавай, не жмоться!

Смирнов осмотрел бутылку. И эту уже ополовинили.

Прикрыл глаза, резко покрутил головой, недолго посидел в неподвижности: проверил свой вестибулярный аппарат. Вроде пока еще держался. Повторно проверил себя, разливая: получилось точно, надо полагать, по шестьдесят два с половиной грамма. И предложил взгрустнувшему генералу тост: