Борис Васильев - Щит и меч, № 4, 1995 (сборник)

— Значит, жулик?

— Нет. Он сам ничо не ворует. Лишь наедут с нашим директором Ванькой Шориным: «Налови, Митрич, рыбы». Здоров ли, хворый ли — идешь ловить. Иначе худо будет. С работы попрут. Скажут, отдыхай на пенсии. А на ней сегодня хрен отдохнешь — с голоду сдохнешь. Али в стадо прикатят на этом задрипанном газике оба «генерала» Ванька Шорин и Женька Нечаев. И сразу пальцем кажут пастуху: «Зарежь нам вон ту овцу. Хотим год Козла отметить! Ты знаешь, в этот год оба наших президента родились». Может, конечно, и большой это довод. И попробуй, не подчинись! Вот такая у нас демократия, парень. Хоть суди, хоть что, а молчать я боле не стану. По стране аренды дают. Свой надел, свое стадо — плохо ли! Но спроси у председателя Ваньки Шорина землю! Али стадо! Он тебе выдаст такую волю, три дня икать будешь. Так что, парень, у нас все по-старому: земля и стадо государственные. Произвол как после войны, в сорок шестом, даже еще хуже. И новые законы — хорошие, может, и есть, но пока из Москвы дойдут, — и я помру, и мои внуки.

Коваленко невольно задумался. Кое-что записал в блокнот.

— Дед, а что ты слышал про женщину, которую сожгли у вас в кукурузе?

— Было дело, но опять-таки народ с вами об этом разговор не станет вести, пока в компании будет Нечаев.

— Ничего себе, новость! — покрутил головой Коваленко.

Он подошел к Борису Николаевичу и объяснил ему обстановку на ухо. Васькин посмотрел на него с негодованием.

— Не может быть!..

— Как хотите, верьте или не верьте… мое дело предупредить, — обиженно вздохнул младший лейтенант.

Васькин стал думать, как ему избежать конфликтной ситуации. Слова старика еще ничего не значат, нужно их проверить. Неоднократно он убеждался, что такая информация не всегда правдива. Борис Николаевич походил по бережку, заложив руки за спину. В напряженные минуты его донимала какая-то нелепая ирония, и он хмуро бубнил: «Вот дела, вот дела, баба черта родила».

— Ладно, — решил он наконец. — Ты, Коваленко, побудешь с Нечаевым тут, а меня шофер подкинет к пастуху. Потом объединимся.

Ход получился «конем», но правильный. И Виктор Коваленко посмеивался в душе над хитростью капитана. Впрочем, Нечаев, кажется, понял Бориса Николаевича и молча курил на берегу. Дикие утки, пугаясь табачного дыма, с кряканьем взлетали из камышей одна за другой.

Пастух смешанного колхозного стада (тут и коровы, и овцы с козами, и лошади, и даже верблюд с подросшим детенышем) нехотя слез с пегой кобылы и подошел к капитану Васькину.

— Значит, городской? — сразу угадал он.

— Да.

Пастух худощавый и мускулистый, в заношенной брезентовой одежде, небритое лицо, руки пунцовые, заветренные, привыкшие и к жаре, и к холоду. Возле его кирзовых сапог крутились две небольшие собачонки-помощницы. Они знали свое дело, и если какая-то скотинка удалялась от стада, ее тут же возвращали назад.

— Табаку нет? — спросил пастух.

— Некурящий, — сказал виновато Борис Николаевич. — Вот спички в кармане есть. Могу подарить коробок.

— И на этом спасибо.

Впрочем, шофер местного газика угостил пастуха куревом, потом ушел в машину, чтобы не мешать разговору.

Пастух оказался мужчиной смелым и откровенным. Он подтвердил разговор старого рыбака о фокусах председателя совхоза и участкового.

— Что делать! — пожал он сухими плечами. — Везде у нас произвол! А наше дело подчиненное. Выжить как-то охота. Из всей страны угодников и подпевал сделали.

К тому же пастух Иван Кочергин оказался соседом родителей стариков Варвары Тимониной. И сообщил: «Об убитой она, Варвара, что-то знает, но сказать боится. Да и как скажешь, ежели онемела. Что-то Варвара видела в лесу, и это ее потрясло. С неделю побыла у стариков, потом за ней на такси из города приехал муж, Василий Корнеевич Тимонин. Я его хорошо знаю. С ним тоже что-то случилось в прошлом году».

— Уж очень часты у вас случаи, — засомневался капитан Васькин.

— Что ж поделаешь. Раньше тихо-мирно жили. Даже скотину на ночь не загоняли во двор. Пасется за огородами — и ладно. Никто не трогал.

— А теперь трогают?

— Воруют, спасу нет. У Мухиных теленка с привязи увели. Это уж совсем бессовестно.

Борис Николаевич присел на корточки. Наморщил лоб.

— Иван Петрович, почему вы уверены, что Варвара Тимонина что-то видела? И что это ее потрясло?

Пастух завозился, придерживая повод пегой лошади, поморщился, будто в рот ему попала кислая трава. Темная, с набухшими венами рука раздвинула пальцы. И глаза смотрели куда-то в сторону.