Борис Васильев - Щит и меч, № 4, 1995 (сборник)

— Что можете сказать о вашем участковом, Нечаеве?

— Подозревать его в чем-то гнусном не могу. Но он частенько пьян. И тут уж какой порядок!..

— Вы правы.

Борис Николаевич оглянулся на Коваленко. Тот добросовестно уткнулся в блокнот.

— Николай Афанасьевич, нетактичный вопрос: как вы в обгорелых останках узнали Раю?

— Это просто. Рая в детстве наступила на обломок косы. И крупный шрам как бы канавкой разделил ей пятку надвое. И как раз левая ее нога меньше всего обгорела. И на пятке, хоть и черный, сохранился этот давний шрам.

— Ясно! — кивнул Васькин. — И еще. В чем была Рая одета, возможно, на ней были какие-то драгоценности? Известно ли вам, как ее заманили?

Новожилов затих — весь в напряжении. На бледном холодном лбу его выступил пот. Веко на левом глазу задергалось.

— Как заманили? — переспросил он. Неподвижные его глаза смотрели на шоссейную дорогу. — Очень просто, пожалуй. Сказали, что я попросил срочно приехать. Или что-то в этом роде. Рая очень доверчива была. Она только пришла с молоком из магазина — и тут позвонили в дверь. С кем Рая говорила в коридоре — ни тесть, ни теща не видели. А одежда на ней обычная была… Мы не шиковали. Домашний, голубой с ромашками, халатик, босоножки. А драгоценности? Ну, колечко брачное она носила. Не гладкое с овалом, с уголком и насечкой. Лет пять-семь назад такие продавали, и они очень модными были. Колечко я брал в ЦУМе, в Москве. И серьги на ней были какие-то восточные — полумесяцем, вкрапление в них — голубой камень. Мать подарила их Рае, а ей самой они от бабушки достались. Короче, наследственные и, наверное, дорогие. Сейчас такие не продают, — он пожал плечами. — Я ни у кого таких не видел.

— Это уже деталь! — согласился Васькин. И оглянулся на Коваленко: — Не упусти!..

На этом разговор застопорился. Николай Афанасьевич смотрел опять в одну точку и молчал минуты две-три.

— У вас все? — наконец спросил он.

— Пока да.

— И не спросите, а ездил ли я после, как нашли тело или не ездил к ее старикам?

— Об этом мы знаем.

— И похороны закрытого гроба наблюдали?

— Да. Служба наша незаметная, но хлопот много.

И опять все трое помолчали.

Теплый вечер ложился на Парадное, и ранние сумерки казались голубыми. На пустыре за домом буйно цвели высокие стебли цикория, и небесные лепестки их прямо на глазах складывались в кисточки. Природа хитра на выдумки.

— И еще нескромная просьба, — глянул на хозяина квартиры капитан Васькин. — Заночевать у вас нам бы очень хотелось. По многим причинам. Чтоб нас меньше видели тут. Да и сами говорите, вдруг вам захочется к кому-то заглянуть. Нас ждут в Парадном не только вы, Николай Афанасьевич, но и те, кому мы нежелательны. Мы должны приехать завтра, но приехали сегодня. Короче, мы намеренно поспешили.

Новожилов удивил ответом:

— Мне это понятно. Неужели в нашем обществе мы разложились так глубоко, что ворье, бандиты знают каждый шаг работников угрозыска.

Капитан Васькин и Коваленко переглянулись.

— О противнике лучше думать, что он оснащен информацией и умен, как дьявол. Иначе промахнешься, — отозвался Борис Николаевич.

— Тоже верно, — согласился Новожилов. Ночевке гостей он обрадовался. Кто знаком с одиночеством — это поймет.

Утром больше часа прождали Нечаева. Напротив районной милиции был склад металлолома: брошенные останки тракторов, гусениц, разные стащенные в кучу отработавшие срок детали, скопившиеся, когда сельское хозяйство было богатым и доходным. Борис Николаевич, удивляясь своему спокойствию, отыскал на металлосвалке скамеечку и охотно сел.

Но молодой Виктор Коваленко, наоборот, то и дело посматривал на часы и возмущался:

— Ну и порядок у них, как в Монголии, — по службе он съездил туда в командировку, и с тех пор у него появилось это выражение. Оказалось, на востоке дисциплина была еще хуже, чем в России. Конечно, Борис Николаевич возражал: «Неужели где-то может быть хуже?!»

Около скамеечки, позади Васькина, валялось несколько пустых бутылок, но одна из них, полная воды, наверное после дождя, стояла, и из бутылки, махая крылышками, чтобы удержать равновесие, пила трясогузка. Наверное, ее чем-то привлекла эта вода.

Коваленко удивленно смотрел на птицу.

Напившись, трясогузка сделалась какой-то ненормальной: она не могла ни лететь, ни бегать, а падала в траву, то на одну сторону, то на другую.

— Глядите, Борис Николаевич, что происходит! — показал на трясогузку Виктор. — Чем-то, видать, отравилась.