Борис Васильев - Щит и меч, № 4, 1995 (сборник)

— Если будешь платить за бензин, пожалуйста, — Сергеич прибавил газ, машина карабкалась в гору.

В Парадное прибыли после семнадцати и попали сразу на квартиру главного инженера Новожилова.

Николай Афанасьевич ждал гостей из городского угрозыска. Он заметно осунулся, постарел после утраты. В волосах надо лбом появилась белая прядь, тяжелая тоска пряталась в глазах. Он встретил Васькина и молодого Коваленко как родных (шофера отпустили домой в город). Откровенный разговор получился сразу.

— Все понимаю, — сказал Николай Афанасьевич. — А жду, будто вы найдете Раю живой, невредимой.

— Жену не найдем, — хмуро сказал Васькин, — преступников — постараемся.

Шофер газика угадал фирменное меню в Парадном. Похлебали наваристый бульон из говяжьих хвостов. На второе Николай Афанасьевич подал жареный со свежей печенкой картофель, прямо со сковороды, с жару. Сам же ничего не ел, грустными большими глазами посматривал то на серьезного Васькина, то на молодого с осторожными движениями Коваленко и пил редкими глотками чай, заваренный душистой свежей мятой. Потом, сложив руки, напряженно ждал, о чем его спросят. Тонкие его пальцы временами как-то неестественно вздрагивали. На стене басовито тикали старинные в золотой оправе часы, с огненно-желтыми и острыми, как пики, стрелками и римскими цифрами. Такой же старомодный, с резными фигурными стойками, на кухне громоздился буфет. Отполированное черное дерево блестело. Бросался в глаза резной сундук у стены, окованный красными медными пластинами. Старинные изделия были одного цвета с буфетом и часами. Надо заметить, в квартире имелись и другие ценные вещи: витой диковинный подсвечник, хрустальные вазочки и статуэтки, выполненные мастерски из бронзы. Борис Николаевич незаметно, мельком, окинул их своими прищуренными цепкими глазами.

— Спасибо за угощение, Николай Афанасьевич. Теперь можно и побеседовать.

Коваленко внимательно следил за старшим по званию и тоже, перестав пить чай, отодвинулся от стола.

Новожилов молча, слабым кивком поклонился гостям. И стал убирать посуду. Гости в это время вышли на обширный балкон с видами на бегущее в город шоссе, далекие поля и перелески. Само Парадное было в низине, утопало в зелени садов. А в округе местность поднималась пологими буграми — и кругом были совхозные поля, питомники какого-то опытного хозяйства. По слухам, даже корень женьшеня там выращивали, правда, в пробирках, ускоренными современными методами. Чуть выше, на водоразделах, маячили зеленой щетиной хвойные леса. Борис Николаевич с тоской посмотрел на них и сказал на ухо Коваленко:

— Ты приготовь блокнот, авторучку. О чем я спрошу хозяина, запиши.

— Понял, товарищ капитан. Можно магнитофон включить?

— Не нужно.

Николай Афанасьевич, прибрав на кухне, вышел на балкон, неся с собой стул, сел напротив гостей. Сухонькая спина согнулась, руки, как плети. Но все равно это был боец, пусть слабый, понесший невосполнимую утрату, но способный к непримиримой схватке.

— С вами я не одинок перед ними, — сразу же признался он. — Мне ничего не страшно. Я их голоса узнаю из тысячи. Если они посмеют прийти ко мне, в шкафу есть ружье, заряженное жаканами. Я никогда не охотился, ружье досталось по наследству, но рука не дрогнет.

Борис Николаевич ничего ему не ответил: каждый человек имеет право на самозащиту.

— Расскажите о себе, Николай Афанасьевич, — попросил он. — Что вы считаете нужным, чтоб у нас сложилось впечатление, кто вы. Как протекала тут ваша жизнь.

— Просто очень. Мне не позавидуешь. Мать воспитала меня одна. Отец рано умер от саркомы. После института направили работать в Парадное, на мясокомбинат. Два года назад поженились с Раей. Ей было двадцать четыре, я значительно старше. Однако разница в возрасте никакой роли не играла. Жили неплохо. Родители Раи из потомственных дворян. Дед репрессирован. Отец полковник-интендант в отставке, мать врач, тоже на пенсии. В областном центре у них квартира. Это они: тесть и теща навезли нам старинной мебели, — кивнул Николай Афанасьевич на дверь в комнату. — И вот такая случилась страшная штука! Он невольно вздохнул, и глаза его как бы потухли.

Прошла минута, другая. Николай Афанасьевич положил безвольно свои большие руки на колени. И молчал. Распахнутые карие глаза смотрели в одну точку и постепенно оживали, даже яростно загорались. «Нет, он не побежден! — понял капитан Васькин. — И это хорошо! Он в нашем строю, союзник в борьбе». И Борис Николаевич тихо спросил: