Илья Рясной - Мокруха

— У тебя что, неприятности?

— Наоборот. У меня все прекрасно.

— И где ты был?

— У Брендюгина.

— Как он?

— Тоже был.

— Что ты имеешь в виду?

— Очень просто. Я выключил ему ток. Убил.

— Что?! — Чашка с кофе, которую держала в руках Карина, накренилась, и черная жидкость потекла на светло-зеленый халат.

— В нем стало на восемь дырок больше. В такого бугая пришлось выпустить весь магазин.

— Ты врешь.

— Да? — Он подошел к ней и взял за волосы. — А ведь я его правда пришил. И других пришил. А что? — Он засмеялся. — И тебя пришью — рука не дрогнет.

— Семен!

— Не бойся, еще поживешь. Ты что, мне не веришь? Первым я деда одного уделал…

До двух часов ночи он с подъемом рассказывал ей о своих подвигах. Карина сидела ни жива ни мертва.

— В случае чего и тебя грохну, рука не дрогнет. Чего, заложишь меня, да? Не заложишь. Все равно достану. Так что живи пока моей милостью.

Он заснул. Карина же так и не смогла заснуть этой ночью. Вновь вернулась к ней мысль — неплохо бы отправить своего рыцаря на небеса. Она не знала, что есть немало людей, желающих смерти Глену. Она пошла на кухню, вынула острый столовый нож сантиметров тридцати, подержала его в руке, сжав изо всей силы. Потом сделала шаг в сторону комнаты, где спал Глен. Остановилась и положила нож на место…

Гусявину нравилось в больнице. Тихо, спокойно, никакой нервотрепки. В чистоте, белых халатах, обходах вежливых интеллигентных врачей ему виделось нечто возвышенное. Ощущаешь себя не просто Сявым, потрепанным жизнью и женщинами мужчиной, а человеком на больничной койке, от которой, может, шаг до смертного одра… Грустное и немного трагичное чувство, особенно приятное оттого, что знаешь — болезнь пустяковая и до гробовой доски еще очень далеко. Болеть приятно, когда не болен, — старая истина. Хорошо, когда за несколько долларей выбил себе отдельную палату, вокруг тебя крутится персонал, молоденькие медсестры виляют задом и некоторым из них вполне можно залезть за вырез белоснежного халата. Хорошо, когда Галя каждый день приносит еду и сокрушается по поводу его болезни, которую воспринимает просто трагически. Он не переубеждает ее. Но самое сладостное, что здесь нет Глена, нет ужаса, который пробегает ледяной волной по телу при словах: «Завтра на дело…» Единственно, что плохо, — все это благополучие может рухнуть в один миг.

Приятели его не навещали — и спасибо. Гусявин ничего не хотел знать. С него хватало известия, что их план о ликвидации Глена провалился. После этого и появилась острая резь в желудке, открылась застарелая язва, главная, после туберкулеза, болезнь зеков. С помощью сказочного импортного лекарства удалось усмирить язву, боли прошли, и теперь Гусявин проводил дни в неге и довольствии.

Поспать, посмотреть телевизор, ущипнуть за ляжку сестричку Татьяну — крас-со-та!.. Еще можно почитать Плутарха. Гусявин чувствовал, что для общения с Галиными подругами Пикуля уже давно не хватает, необходимо осваивать новые интеллектуальные просторы. Зевая, он листал «Избранные жизнеописания» и даже находил в себе силы заучивать целые абзацы. Наконец ему это надоело. Он потянулся, встал, прошелся по комнате, несколько минут понаблюдал уличную суету за окнами. Народ толпился за акциями нового акционерного общества, обещающего тысячу процентов годовых. Возле церкви было много людей поменьше — старики, просящие милостыню, монашки, торгующие духовной литературой… Гусявину нравилось смотреть на мир сверху, из окна десятого этажа. Он ощущал себя вознесшимся над грубой действительностью, над грязной, вонючей толкучкой, именуемой жизнью.

Гусявин плюхнулся на кровать, почесал под спорткостюмом живот. Хорошо! Близится обеденный перерыв у Галины. Это означало, что обед будет не у нее, а у Гусявина. Что через пятнаддать минут она появится с сумками, кастрюлями и будет чуть ли не с ложечки кормить его, поскольку больному желудку необходима диетическая пища маленькими дозами.

«Слава, это паровые кнели… А это протертое овощное пюре со сметаной… Славик, а вот это тебе обязательно нужно выпить». — И протягивает банку с содержимым бордового цвета — смесью яблочного, гранатового и свекольного соков, которая, с Галиных слов, повышает гемоглобин.

Гусявин посмотрел на будильник и прошептал:

— Час пробил, дорогая, где ты?

Точь-в-точь. Дверь распахнулась, и на пороге возникла Галина с неизменными сумками.

— Здравствуй, душа моя, — снисходительно произнес Гусявин, приподнимаясь с кровати и стараясь продемонстрировать, что это движение требует от него предельного напряжения еще оставшихся жалких сил — болезнь не шутка.