Илья Рясной - Библиотечка журнала «Милиция» № 1 (1993)

Они брели по сумеречному густому пихтачу с раннего утра почти до полудня. Нагревшиеся в жарких летних лучах хвойные лапы источали терпкий запах. Потом пихтач перешел в березовый жидкий лесок, и путники с удовольствием вбирали в легкие свежий воздух березняка.

Их было трое. Тот, кто шел впереди, узкоплечий, высокий, по возрасту самый старший, лет тридцати, вынул из нагрудного кармана брезентовой куртки карту-верстовку, развернул и, закурив сигарету, стал внимательно ее рассматривать. Остальные тоже закурили.

В тишине послышался хруст сухих веток. Все трое переглянулись, уставились в сторону, откуда донесся звук.

Долго томиться не пришлось. Не очень крупный медведь показался из-за берез. И подошел так близко, что без труда можно было разглядеть на светло-коричневой свалявшейся шерсти комочки репейника.

Появление зверя ни в испуг, ни даже в замешательство ходоков не привело. Смуглолицый крепыш скинул с плеча охотничье ружье, мигом взвел оба курка.

— Ефим, это мой будет, — с азартом в голосе произнес он, цепляясь.

Узкоплечий быстрым движением перехватил двустволку. Сделал это со знанием, придавил курки ладонью. Потом выплюнул недокуренную сигарету и вдруг коротко гортанно рявкнул. Замерший от неожиданной встречи с людьми хозяин глухомани в следующую же секунду ринулся прочь. Только хруст ломаемого валежника разносился, затухая.

— Вот так-то лучше. Без лишнего шумового оформления. — Узкоплечий снял руку с ружья спутника. — Царская гать рядом.

— На подходе, значит?

— Да, — кивнул старший, складывая верстовку. — Как ты меня назвал только что?

— Ефим…

— А надо?

— Роман.

— А его? — указал на третьего. Тот был красивым русоволосым парнем с ухоженными пышными усами. Едва уловимо косивший левый глаз портил лицо парня.

— Клим.

— А самого тебя как величать?

— Без величаний. Глеб.

— То-то. Запомни намертво: Роман, Клим, Глеб. И никак иначе, пока в этом медвежьем углу ошиваться будем…

Еще через полчаса ходьбы Роман предложил сделать остановку для перекура. Курить разрешил вволю, но после этого о сигаретах временно забыть: скоро подойдут к избам, а кто знает, какой нюх на табачный дым у их обитателей.

И Клим, и Глеб взяли из протянутой Романом пачки «Явы» только по одной сигарете. Присесть было не на что, под ногами болотистая сырь, зыбун. Успевай менять место, иначе засосет через минуту-другую. Давили на плечи рюкзаки, сказывалась усталость почти двухдневного перехода; затягивались без удовольствия.

— Потопали уж до места, — Клим первым кинул под ноги окурок.

Прошли еще километра полтора, пока ступили на сухую твердую почву. Перед глазами открылось озерцо, окаймленное привольно растущими разлапистыми кедрами. Ни мостка, ни лодчонки на берегу, будто не приходят к таежному водоему люди. Всмотревшись, заметили тропку. Она убегала от воды на невысокий холм, где проглядывалась тесовая крыша.

— Вот и к месту пришли, — сказал удовлетворенно Клим.

— Подожди расхолаживаться, — отозвался Роман, — еще таких мест пять. — Властно прибавил: — Идем. И себя не обнаруживать.

Еще с четверть часа потратили на то, чтобы обогнуть озерцо и взойти на холм.

На полянке, обнесенной ветхими жердями, стоял просевший в землю домик с крохотными оконцами, с навесиком у входа. Около навесика на пеньке или чурбачке сидела старуха в платке, склонившись над чугунком — оттирала от копоти. Роман из кустов в бинокль долго глядел на ее морщинистое остроносое лицо, удивительно белое, светящееся в темной кайме платка. Старуха, придерживая чугунок ногами, терла округлый бочок одной рукой.

Вышла из убогой избенки другая пожилая женщина, неся перед собой ступу с пестиком. Устроившись неподалеку, принялась толочь что-то в ступе.

— Две бабульки, — сказал Глеб.

— Первая, вроде бы, однорукая, — прибавил Клим. У него тоже был бинокль, и он, как и приятель, внимательно наблюдал за старухами.

— Она и есть однорукая. Пошли, — властно сказал Роман и попятился назад в гущу кустарника.

Все трое возвратились к озерцу, расположились шагах в пятидесяти от него под кедром.

— Час отдыхаем, — сбрасывая рюкзак и стягивая сапоги, тем же повелительным голосом заговорил Роман, — и в путь.