Илья Рясной - Мокруха

Между тем обстановка вокруг части с каждым днем становилась тревожнее. Все время у забора толпились какие-то идиоты, та же обкурившаяся шпана, женщины с детьми. Они не умолкали ни на секунду.

— Вы не люди! Вы звери!

— Какая мать вас родила?

— Чтоб вы сдохли!..

Нервы у Андрея были на пределе. Все это выматывало страшно. До дембеля оставался почти год, но как его отслужить? Чернота. Да тут еще прапорщик постоянно вопросы задает, будто намекает — знаю, мол, как ты оружие продал. Однажды подмигнул и осведомился:

— Андрей, не в курсе, сколько на рынке за АКС платят?

Андрей однажды не выдержал, нашел в каптерке старую одежду и перемахнул через забор…

Через день, мотаясь по горам и не в силах на что-либо решиться, он уже готов был повернуть назад. Хоть самовольное отсутствие в части свыше суток и считается преступлением, трибунал ему не грозил. Такие вопросы оставляют на усмотрение командования. Получит максимум несколько суток гауптвахты. Удовольствие не из великих, но лучше, чем скитаться по ущельям и скалам. А что он автомат спер — никогда не признается. Пусть хоть повесят. Он еще не знал, что миг, когда он перемахнул через забор, стал для него роковым — назад путь отрезан. Судьба его была предрешена.

— Э, русский!

Их было двое. На плечах автоматы Калашникова. Лица хмурые. На щеках многодневная щетина. В глазах холод.

— Поди сюда!

Один из них вскинул автомат, и Андрей понял, что если не выполнит команды, сквозь него через несколько секунд будет просвечивать заходящее солнце. Он послушно подошел и тут же получил удар прикладом.

— На колени, бараний сын!

Андрей рухнул на колени. Получил еще несколько ударов прикладом. Они что-то прокаркали на своем языке. Потом один из них, с жутким шрамом на шее, произнес, театрально чеканя слова:

— Ты — русская свинья, продавшаяся мусульманам, наверняка диверсант.

— Как? — У Андрея полезли глаза на лоб, такого оборота он не ожидал. — Вы чего, какой из меня диверсант?

— Стрижка короткая. Солдат?

— Да нет, я проездом, — начал лепить Андрей какую-то чушь, понимая, что лишь усугубляет их подозрения.

— Турист, да? Он издевается… Тебя сразу расстрелять?

— Э, мужики, вы чего? Солдат я. Из части смылся. Вчера. Часть девяносто шесть ноль пятьдесят пять. За той горой мы дислоцируемся. Не верите?

— Это из той части, солдаты которой убивают мирных людей?

«Совсем плохо», — подумал Андрей. Один из армян поднял автомат. И Андрей увидел свою смерть. Он вдруг понял, дело не в желании отомстить за какие-то мнимые преступления, совершенные его сослуживцами против армян, — просто они хотят его убить. Как чужака. Как неожиданно материализовавшийся предмет их мутной ненависти. И надеяться тут совершенно не на что. Сейчас щетинистый нажмет на курок…

— Мужики, я же не стрелял в ваших земляков. Я потому и бежал из части, что не хотел стрелять. Я вообще на вашей стороне. Россия оккупировала вас, — начал он лихорадочно вспоминать, что читал до армии в разных газетах. — Армения должна быть свободной. Никто не имеет права решать за армян, как и с кем им жить.

— Зубы заговаривает, — сказал абориген со шрамом.

— Подожди немного. А ты стреляешь хорошо, солдат?

— Даже очень.

Они переглянулись, о чем-то переговорили на своем языке — ему, естественно, не было понятно ни слова.

— С нами пойдешь. Пусть командир все решает.

Командир, тоже щетинистый, лет под пятьдесят крепкий мужчина, рассуждал так: пускай русский живет, если обязуется верой и правдой служить великой Армении. Оказалось, за эту службу платят. Не так чтобы слишком хорошо, но побольше солдатских четырех рублей. Вскоре Андрей уже давал интервью сушеной как вобла, с приклеенной на лице улыбкой корреспондентке Рейтер. Как и учили, он угрюмо расписывал агрессивную сущность Советской Армии, где солдат учат ненавидеть всех, кто хочет избрать свой путь, рассказывал, как военнослужащие расстреливали мирных жителей. Его фотография обошла многие западные газеты, при этом на глазах его была черная полоска: «Честный русский парень боится за безопасность своей семьи, которая может пострадать от КГБ». Он выступал по Би-би-си, по «Немецкой волне». Но вскоре новые хозяева Андрея решили, что его пропагандистская функция исчерпана, и отправили на передовую.

Операции походили одновременно на партизанскую борьбу, разбойничьи налеты и на настоящую войну. Некоторое время Андрею удавалось держаться в стороне и заниматься хозяйственными работами, прислуживать на побегушках — принеси-подай. Однажды, в особенно горячую заварушку, ему вручили автомат. Ему было все равно — кто прав, кто виноват. Он хотел одного — выжить.