Илья Рясной - Мокруха

Убил он кого-нибудь в тот день или нет — Андрей не знал. Бой красиво смотреть в кино — со сменяющимися планами, широким обзором. Когда же ты зажат в горах, вокруг адов грохот разрывов, пальба, команды на непонятном языке, вопли и стоны, ты теряешь ориентацию, перестаешь понимать, что происходит, где свои, где чужие, и только жмешь и жмешь на спусковой крючок, не замечая, что магазин автомата давно пуст, — в этом нет ничего красивого.

Тогда они потеряли половину личного состава. Потом были еще бои. Хаос, взрывы, кровь. В отряде, куда входил Андрей, воевал разный люд. Фанатики, на которых слово «Карабах» действовало как красная тряпка на быка — они бились отчаянно и не боялись смерти. Были и наемники, среди которых встречались даже азербайджанцы.

После этого Андрей участвовал во многих боевых действиях. Он целился, стрелял, видел, как падали фигурки. При творящемся вокруг ужасе, при смертельной опасности, грозящей ему, порой он все же ловил себя на том, что воспринимает происходящее как компьютерную игру. На поле мечутся фигуры, их надо сбить. К реальности он возвращался при виде раненых, когда хоронили убитых. Тогда всем существом своим он ощущал кошмар происходящего, ужас смерти во всей ее безысходности.

Но перелом произошел в душе Андрея в одну роковую ночь. Перед этим они захватили несколько пленных. Накурившийся анаши командир отряда потащил пленных в горы, взяв с собой несколько человек для сопровождения. Среди них и Андрея. Ох эта ночь! Было ли что хуже в его жизни? Он помнит застывшие у отвесной скалы фигуры пленных, их лица в свете фонарей. В глазах ближайшего к Андрею азербайджанца были понимание и безысходность. Командир поднял пистолет и выстрелил в пленного. Тот рухнул тяжелым мешком. Командир обернулся, и его мутный взор упал на Андрея.

— Теперь ты.

— Что? — не понял Андрей.

— Он твой, — командир показал на лысого, в годах азербайджанца, по виду обычного крестьянина из тех бедолаг, которым в лихолетье суют в руки охотничье ружье или, если повезет, автомат и посылают умирать незнамо за что.

— Я не буду, — твердо сказал Андрей.

Бой — это одно. Там или ты их, или они тебя. Но расстрелять безоружного человека, да который еще стоит в трех метрах и лицо его можно рассмотреть во всех подробностях…

— Нет.

— Тогда умрешь ты! — Командир, покачиваясь, поднял пистолет и прицелился в Андрея.

У Андрея было три возможности: умереть, убить командира и тоже умереть или убить пленного. Он выбрал третье.

Потом ему долго снился тот азербайджанец. Он смотрел прямо в глаза Андрею и шептал под нос какие-то молитвы. По щекам его текли слезы, они переливались в лучах фонарей… С каждым месяцем, однако, он являлся во снах все реже и реже. Потом в жизни Андрея было еще много такого, что может присниться в ночных кошмарах, и снилось. Но все же страшнее этого, первого, сна не было.

Видел Андрей, что такое разоренные деревни, мертвые женщины, прижавшие к груди мертвых детей. Знал, что такое мародерство и разбой. Знал, как мало стоит человеческая жизнь. Он жил в полусне. Но однажды он будто проснулся. И решил — хватит. Он ушел. Дезертировал во второй раз. Прыгнул в неизвестность…

Если бы он попал в руки азербайджанцев, то в живых бы не остался — никто не стал бы церемониться с армянским наемником. Но он наткнулся на русскую боевую колонну. Потом он долго рассказывал особистам и работникам военной прокуратуры в Ростове, куда его прикомандировали к войсковой части, о своих странствиях. Естественно, у него хватило ума не распространяться о своих подвигах на полях брани и о том, что он ушел из части, боясь уголовной ответственности за хищение оружия. Оказалось, что о пропаже того злосчастного автомата никому не известно, потому что склады эти давно в руках армян. Тут еще вышел указ президента об амнистии лицам, уклонившимся от воинской службы, которые явились с повинной добровольно. Так как Андрей относился именно к таковым, то, дослужив четыре месяца без особых хлопот в полку, где на одного офицера приходилось два солдата, он уволился в запас.

В чужой город вернулся чужой человек. Этот город теперь напоминал ему театральную декорацию. Декорацию в театре марионеток, движимых невидимым кукловодом. Ему здесь не нравилось. Он понял, что все чувства — радость, страх, огорчение, боль — оставлены там, в покрытых чахлой растительностью каменистых горах. А главное, там осталась его ненависть. Он ненавидел воюющие стороны, бедные селения, крики женщин, оплакивающих убитых… Но вместе с тем там он — жил. Жил черной энергией войны. А не был, как сейчас, обычной марионеткой в никчемном городе с его мелкими страстями, убогими радостями. Да, город полон своих страхов, своей боли, здесь тоже есть насилие, борьба. Но не то. Не то… Это все страсти марионеток. Кукол.