Юлий Лурье - Встречное движение [Психологический детектив]

…Проснувшись ночью в мокрой постели, я некоторое время неподвижно лежал вне себя от позора и ужаса, потом, не зажигая света, выбрался в коридор — в ванной лилась вода, в кухне на конфорке калились щипцы для завивки, дверь в туалет была открыта, на ручке висели дамские панталоны…

Прикрыв не до конца дверь, я, раскачиваясь взад и вперед, попикал и, так же крадучись, даже не спустив воды в унитазе, возвратился в детскую, однако страх и любопытство пересилили страх и стыд, и я, еще более таясь, отправился на поиски мамы. Ее я отыскал в столовой перед большим напольным зеркалом, в черной комбинации, в чулках, на каблуках, внимательно разглядывающую себя..» Меня она не заметила: чуть разведя ноги, она медленно откинула назад голову, полуприкрыла глаза и влажными, расслабленными губами негромко сказала: — Шлюха…

…Отчего зависят судьбы взрослых, их детей и внуков, какие закономерности проявляют себя через неловкое движение торопливой руки, сжимающей раскаленные щипцы для завивки? Ужели, если бы не ожог, я и по сей день считал бы, что все в те времена было справедливо и правильно?! Впрочем, и рубец над виском не изменил маминого намерения, хотя и подорвал ее веру в успех. Так или иначе, она была обречена с того момента, как решила бороться, и — странным образом — препятствия осуществлению гибельного своего плана воспринимала с досадой и упрямством.

…К особняку во Вспольном по ночной пустынной Москве, стуча каблучками, в пиджачке поверх «американского» платья, с косынкой вокруг шеи и в шляпке, надвинутой на правый висок, — весь недолгий путь на одном дыхании, ни о чем не размышляя, ничего не замечая, — думаю, если бы окликнул ее из едущей вдоль тротуара машины тот, к кому она стремилась попасть, мама не услышала бы и его…

…Окна второго этажа были темны, ворота закрыты… лишь всякий раз щелкал глазок на железной калитке, когда мама проходила мимо…

…Но разве не знала она, да и как могла не знать, что Всесильный министр, чьи поездки вдоль улицы Горького и приглашения в особняк актрис, жен мужей, старшеклассниц и просто красоток ни для кого не были секретом, уже давно шагнул вверх, оставив на своем месте верного холопа?!

То ли отчаяние, спрессовав, как это бывает перед смертью, все прожитое в единый пласт времени^ заставило ее забыть об очевидном, то ли уверена была она, что тот, кто шагает вверх, не оставляет ничего из ранее ему принадлежавшего: ни власти над судьбами, ни свободы привычек…

Чуть ли не полночи ходила она взад и вперед, промокла под дождем, натерла ногу, однако у ворот не позвонила и, всякий раз проходя мимо, невольно убыстряла шаг; устав, обессилев, она пошла к Патриаршим, скинула туфли, спустилась к воде — тут-то поверху и прошумела возвращавшаяся в особняк машина…

Они разминулись.

А если бы не разминулись — спасла ли бы она моего папу? Бог весть, но себя все равно погубила бы… И меня, и меня!

…Домой она пришла промокшая, поникшая и, впервые вспомнив обо мне, заглянула в детскую, спросила в темноту:

— Ты здесь?! — подошла, легла рядом…

…На следующий день она отправилась в комнату на Сретенке, вошла, закрыла за собой дверь, достала из сумочки чистый лист бумаги и прихваченную для этой цели папину авторучку с золотым пером, написала два слова «СПАСИ СЫНА», ни точки, ни иного знака препинания не поставила, лист опустила на диван, край прижала подушкой, вышла из комнаты, закрыла дверь и на углу Просвирина переулка и Сретенки обронила с ловкостью, ей присущей, уже никчемный ключ в решетку водостока.

Чего только не успела она за этот последний день! Она побывала в бывшем Наркомате отца и рядом — в Приемной на Кузнецком, написала и отдала заявление в Приемную Верхдвного Совета; на телеграфе, напротив собственного дома, долго сочиняла письмо лично Вождю, но даже обращения придумать не смогла, а когда, заметив ее затруднения, ей предложил свои услуги какой-то потрепанный профессиональный писец, завсегдатай этих мест, внезапно поняла, что тратила время впустую. И тогда, порвав не только испорченные, но и чистые листы, она, не желая заходить домой, отправилась к маникюрше, а затем ужинать в «Метрополь», где за ее здоровье и красоту пили две мхатовские, тогда еще не старые, будущие реликвии… Прощаться не хотелось, пошли провожать, у нашего подъезда притормозили, смущенно стали расспрашивать, кто муж, узнав, веселились, кричали, что надо подняться, нагрянуть, отметить… Но у мамы из-под истончавшейся пудры почернел к ночи рубец, она выглядела усталой, сказала, что муж сейчас не здесь, впрочем, она… завтра будет там, где он, и, может быть, передаст привет…