Юлий Лурье - Встречное движение [Психологический детектив]

— Пошли? — с невольно вопросительной интонацией сказала она… Предложила мне самому решать…

…Должно быть так, когда настигает внезапная смерть, на сетчатке застывает остановленный мир, вернее, мгновенный снимок, посмертная маска одного из изменчивых его ликов: деревья со смазанными к близкой осени оттенками; востроносая тетка по щиколотку в воде; мальчик, обнимающий черного перекормленного щенка; фотограф, целящий в крепкую, шоколадно-смуглую девушку с капелькой росы меж упругих грудей, замершую перед объективом в гимнастической «ласточке»; тяжелый мяч, не долетевший до круга…

— Пошли! — нетерпеливо сказала мама.

Мы двинулись, мир — продолжился.

Тут я изловчился наступить на оставшиеся незавязанными шнурки, наклонился, чтобы завязать, услышал звон мяча, визг щенка, обернулся и попался на пронзающий взгляд востроносой, которая словно на нитку нанизывала «Сокола», маму, меня, «Ласточку», мальчика со щенком и лишь фотографа и Дуню оставляла без внимания, как не имеющих отношения к идее всеобщей взаимосвязи…

Ни по дороге, ни на даче, где были тщательно собраны все вещи и устранены малейшие следы нашего пребывания, мама ни о чем Дуню не спрашивала — но, когда посланная за такси Дуня остановилась на пороге и, уже не надеясь услышать вопрос, сама шепотом сказала: — ОН просил кое-что передать… — мама отреагировала стремительно: — КТО… ОН???

Дуня растерялась, поднесла рукав к кончику носа и, как это умеют только родившиеся в деревне, на мягких лапах вышла…

Наступили минуты ожидания, мама достала помаду, подкрасила губы, коснулась рукой волос и, не дойдя до стула, опустилась на

стоящий на полу чемодан. Подражая, я сел на дерматиновый ящичек патефона, ждал взгляда, ласки, поддержки, но мама, зная, что творит, отказала мне в этом.

Много лет назад, в признаваемый памятью счастливым год замужества, она на вопрос папы, которому всегда казалось необходимым ко всему добавить еще что-то, вопрос, поверит ли она в его виновность, если и до него дойдет черед, ясно и определенно ответила:

— Конечно!

Папа обиделся, однако, оптимист по натуре, через минуту-другую сиял… Если заберут, то какая разница, а если не заберут, то какая разница, что бы было, если бы было, — в этом весь мой отец.

Теперь, когда все-таки стряслось, он не решился уйти безмолвно, но, пожалуй, и предположить не мог, что мама не пожелает выслушать последнее обращенное к ней слово.

Если бы она только хотела поправить Дуню, назвавшую отца «ОН», то потом-то переспросила бы?!

Вот ведь странно, в те и более ранние сентиментально-романтические времена придумывались составные или уменьшительно-ласкательные имена и прозвища — папа в этом более чем преуспел, пустив в оборот среди друзей и Паву, и Ивашу (якобы производное от Ивана и венгерской команды «Вашаш», игравшей в Москве), и «Вербочку»; маму же он величал избыточно официально: «ЭН. ПЭ».

Верочке это чрезвычайно нравилось… А маме?..

…Мы ждали, Дуня не возвращалась, мама вновь достала помаду, коснулась губ и тут же резко поднялась, дважды повторила:

— Пошли! Пошли!

Мы вытащили к воротам сумки, чемоданы, патефон, мама закрыла дачу, спрятала ключ в низко прибитый на дереве скворечник, куда ни скворцы, ни воробьи не залетали, боясь стать добычей по-дачному расплодившихся кошек.

Теперь я знаю: даже в горе человек не может не думать о делах мирских — глубоко порядочные, болезненно деликатные люди уязвлены самой этой мыслью, куда уж признаться им, что несчастье по неведомому закону приносит… облегчение: то, что могло случиться — случилось, значит уже не случится…

Да и разве могла мама в этот горестный час не понимать, что Судьба, вмешавшись, развязывает сплетенный узел: говорил же ей Сарычев: — И возьмем сына!

Маленького, узенького, светлоглазого, испуганно сидящего на патефоне у ворот дачи, которая может стать ему домом…

Значит, во имя любви, во имя сына… и еще потому, что спасти или хотя бы помочь бессильна…

Дуня вернулась, не добыв такси. Мы стояли с чемоданами и сумками, готовые идти пешком… Вдруг показалась зеленая «Победа»; «Сокол» ехал медленно, надеясь, что мама попросит подвезти; она же, казалось, не замечала машины. Но стоило «Победе» остановиться, как, ни о чем не спросив, сама открыла дверцу и стала грузить вещи.

На переднем сиденье лежала фуражка, водитель едва успел ее убрать. Торопливо распахнув багажник, он принимал из рук мамы наш скарб, оставляя Дуне укладывать остальное.