Моника Кристенсен - Угольная крошка

Конверты были скреплены с письмами. Они лежали сверху и частично скрывали написанное на первом листе. Хотя текста явно было не много. Она убрала конверты. «Шрифт Times Roman, 12-й кегль», – отметила она на автомате. И одно-единственное предложение. Посреди листа. «Кое-кто должен умереть».

Всего семь листов. На последнем листе, лежавшем в самом низу, текст изменился. Но обыденный шрифт и расположение остались теми же. «Кое-кто умрет».

Прошли недели с тех пор, как Фрёйдис Хансейд приехала на Шпицберген, и жизнь ее совершенно изменилась, но совсем не так, как она себе представляла. Она часто ощущала едва уловимый аромат духов от снегоходного комбинезона и черной куртки мужа, висевших в прихожей. Ее мужа, полицейского.

– Чем ты занимаешься, когда сидишь дома одна? – спрашивал он иногда с ноткой заботы в голосе. – Неужели нельзя придумать себе какое-нибудь занятие, чтобы убить время? Хобби. Что-нибудь полезное.

К счастью, Трулте Хансен, пожилая вдова, что жила неподалеку от них, пригласила Фрёйдис поучаствовать волонтером в организации Праздника солнца. Теперь она могла отвечать Эрику, что занята этим.

Фрёйдис ожидала, что Тур Бергерюд позвонит после той субботы в начале января. Но, может, он боялся, что трубку поднимет Эрик? Она придумывала различные способы пересечься с ним как бы случайно. Поначалу она заглядывала в кафе «Горняк» всякий раз, когда ходила за покупками в супермаркет. Но день за днем она сидела за столиком одна. Дамочки за большим круглым столом в глубине зала смотрели на нее с сочувствием и нередко подходили поболтать. В конце концов ей стало невыносимо неловко вот так сидеть, вращая чашку на блюдце и уставившись на входную дверь. К тому же это могло вызвать ненужные домыслы. Так что в кафе она ходить перестала.

Чета Бергерюд жила неподалеку от них. Несколько раз в день она проходила мимо их квартиры, делая небольшой крюк по пути в центр. Предлогом, если бы таковой понадобился, служило отсутствие машины, на которой ездил муж. Поначалу она торопливо проходила мимо их дома, но постепенно стала замедлять шаг и всматриваться в освещенные окна. Как это обычно бывает, Тур Бергерюд не осознавал, насколько хорошо его было видно с улицы. Иногда она останавливалась в тени огромного сугроба и смотрела на него так долго, что совсем переставала чувствовать свои замерзшие ноги. И только боязнь быть обнаруженной заставляла ее сдвинуться с места.

Эрик Хансейд и в эту пятницу не вернулся домой по окончании рабочего дня. Как обычно, за покупками отправилась она. Разумеется, у нее же никакой работы не было. Даже еще не зайдя в дом, она поняла, что его там нет. Все дело было в тишине или, возможно, в темноте гостиной, которую она видела сквозь приоткрытую дверь. К тому же на полу не видно было следов снегоходных ботинок в лужицах подтаявшего снега, из кухни не пахло горячим кофе и не доносилось звуков радио или ТВ.

Она опустила на пол пакеты с покупками и наклонилась расшнуровать зимние сапоги. Затем сняла и повесила на крючок пуховик. Почему он до сих пор не дома? Щеки ее вспыхнули от внезапного приступа гнева. К собственному ужасу, она выхватила из пакета упаковку яиц и швырнула ее о стену.

Он позвонил из администрации и сказал, что всплыло кое-какое дело: ерунда, в общем-то, но так как работать некому… Она ответила мягким будничным тоном, что он не должен постоянно брать на себя чужую работу, что ему того и гляди сядут на шею. Но когда она через пару минут вспомнила еще кое о чем, что забыла спросить, о чем-то совершенно банальном, и позвонила в администрацию, к телефону никто не подошел.

И в этом не было ничего странного. Ведь он давно укатил с Шэринги и занимался уже совсем не полицейскими отчетами. Ему позвонила Лина Бергерюд и предложила встретиться, чтобы прояснить возникшие недоразумения. Она подозревала, что муж что-то затевает, и хотела перестраховаться.

Когда Эрик несколькими часами позже вернулся домой, Фрёйдис уже стерла со стены следы разбитых яиц, и тарелка с его остывшим ужином стояла у микроволновки. Сама она, как ни в чем не бывало, сидела в кресле у окна в гостиной. Он начал было вздыхать по поводу переработок, но старался напрасно. Она улыбнулась ему странной, едва уловимой улыбкой и ответила неожиданно резко, что он взрослый человек и должен сам решать такие вопросы. Он вздрогнул, услышав ее голос. Неужели она что-то заподозрила? Но в дальнем углу комнаты, где она сидела и смотрела на город, было темно, и он не мог разглядеть ее лица.