Владимир Евдокимов - Забытый берег

Рассиживаться не стали. Я лопатой почистил снег, а Зенков расположился, примерился и, высоко замахнувшись, ударил кайлой в грунт. Нам повезло: земля под снегом промёрзла едва-едва, да и то не сплошь. Впрочем, мы не замеряли, и даже словом не обмолвились — и без того стало ясно, что нам повезло. Приноровились не сразу: наловчились стоять, где надо, выверили движения, и пошло-поехало — медленно, уверенно и аккуратно.

Работали молча. Появились сосредоточенность и старательность, как в детские времена: тогда все дела казались значительными и хватало нескольких слов взрослых знающих людей, чтобы почувствовать важность и ответственность. Так и мы. Зенков постепенно отколупывал куски грунта, я поддевал их лопатой и медленно переносил на плёнку. Укладывал в ряд, строго рассчитывая будущие обратные движения — нам ведь придётся и закапывать яму! И я продолжал бы молча работать, да не вытерпел: от нервного напряжения проснулся бес научной любознательности! Хотя почему научной — скорее, житейской… И потому получилась обыкновенная дурость. Вот никак я не мог понять: как мы будем вынимать тело, как паковать, каким образом перевозить? Остановит полиция, проверит груз — и что? Понятно, что дело это тайное, нелегальное, но хотя бы мешок, чехол пластиковый, санки, что ли, прихватили бы… Я долго сдерживался, опасался, но всё же спросил:

— Скажите, Владимир, а как вы думаете транспортировать тело?

Конечно, доктор наук же! Сказал бы «перевозить», так нет, по-умному выразился — «транспортировать»!

— Оп-па… — Зенков замер с кайлой в руке и резко глянул на меня. Нос его сморщился, глаза сощурились. — Какое тело?

— То есть как? Виноградова…

Зенков со всего маху вонзил кайлу в грунт и досадливо крякнул:

— Аксёнов, профессор вы эдакий! Здесь же не вечная мерзлота! А в обычных условиях тело может сохраниться в грунте нетленным только в случае его святости! А Виноградов погиб за презренный металл! За деньги! Минерализация тела в земле происходит лет за пятнадцать! Ну, плюс-минус, с учётом климата и грунта… А прошло сколько? Больше двадцати? Мы приехали не за телом, Аксёнов, а за останками! Вообще… — он неопределённо покрутил пальцами левой руки перед собой, — нет там тела и быть не может! Кости будем искать, откапывать, очищать и собирать в рюкзак. Как археологи. В рюкзаке же и повезём обратно! До машины лично вы понесёте, настраивайтесь. Такая у вас будет аккордная работа.

Я ждал, что Зенков назовёт меня тупым или кем-то наподобие, но он этого не сделал, отчего я ещё сильнее ощутил собственную несуразность. Он сдвинул шапку на затылок и насмешливо продолжил:

— Не читаете вы серьёзных книг, так и не надо. Читайте тогда стихи. Вот есть такой восточный поэт, Омар Хайям, он писал рубай. Есть у него и про минерализацию тела, и про глину. Большой образованности был человек! Так прямо и писал: нет пользы, поверь, в изучении наук!

Зенков стоял в яме с кайлой в опущенной руке. Он сиял! Хитрыми, ставшими вдруг калмыцкими глазками он весело смотрел на меня и похохатывал.

— Да читал я Хайяма, что ж вы так… — пробормотал я.

— Ну, раз такое дело, поработайте теперь кайлой вы.

Забрав у Зенкова кайлу, я продолжил.

Так, часто сменяя друг друга, мы аккуратно проработали до обеда. Яма углубилась, выбранный грунт внушительной горой лежал рядом. Никто не появился ни в посадках, ни поблизости. Стояла приятная зимняя тишина. Был, правда, тревожный момент, когда сбоку, за кронами дубков, высветилось вдруг солнечное пятно, разрослось, а потом, наоборот, уменьшилось и стало круглым, и мы с Зенковым угрюмо ждали: что будет дальше? Разгонит солнце сырую хмарь — надо думать о возможных облётчиках, исчезнет — и мы спокойно продолжим. Ждали мы всего минут пять, после чего солнце растворилось в небе — нам повезло.

Я вздохнул и спросил:

— Скажите, Владимир, а вы вправду Зенков?

— Да вам-то на что? — удивился Зенков и посмотрел на меня с какой-то тревогой.

А я не унялся:

— Я не привык. Я должен знать, с кем имею дело. Это как-то не по-людски. Мы одни, кругом снег, дубки и больше никого…

Я повёл рукой вокруг, ещё раз убеждаясь: действительно, никого и ничего, только деревья и снег.

— Да? Не по-людски? — тихо удивился Зенков и уже громче добавил: — А зарыть в землю своего убитого товарища и о нём не вспоминать — это по-людски? А о близких этого человека, для которых он вдруг навсегда исчез, вы подумали? Чурка, Аксёнов, это если деревянный пенёк топором расколоть. А если не получится, то колуном, и тогда будет чурбан заскорузлый, и я вас зря вечером пожалел, про науку говорил. Бить надо было!