Кэролайн Грэм - Смерть под маской

Барнаби с легкостью отключился. Он снова мысленно оглядывал аскетическую комнату Джима Картера, человека серьезного, замкнутого, но дружелюбного, и вспоминал обрывок подслушанного Мэй разговора: «Что ты натворил! А если они сделают вскры…»

Вскрытие — что же еще? Ведь разговор произошел всего через два дня после внезапной смерти Картера. Значит, Крейги и по меньшей мере один из обитателей дома боялись этой процедуры. А теперь умер и Крейги. Как связаны эти две смерти?

На этом этапе любые умозаключения делать было бессмысленно. Лишняя трата энергии и помеха для концентрации. «Бог свидетель, — думал Барнаби, — у меня и без Джима Картера есть чем заняться. Эта информация пока должна вылежаться. Ее время еще не пришло».

Насчет этого Барнаби ошибся, потому что на следующий же день появилась свежая информация, благодаря которой смерть Джима Картера предстала перед ними в новом, довольно неприятном свете.

Семья Барнаби завтракала. Калли и Джойс уткнулись в «Независимую газету». Том разглядывал на своей тарелке нечто очень склизкое и очень розовое с темными полосками.

— Слушай, ты не можешь приготовить бекон, как полагается, чтобы он хрустел?

— В прошлый раз он хрустел, но ты сказал, что он подгорел.

— Он и подгорел.

— К слову о еде, — встряла Калли, — как продвигаются у тебя дела с кулинарией? — Она отвлеклась от газеты, чтобы щедро намазать маслом и джемом еще одну булочку.

— На этой неделе мне придется пропустить занятие.

— Я имела в виду завтрашний вечер, глупенький, — сказала Калли, снова утыкаясь в газету.

— Я придумал, что у меня будет на первое, но на второе надо, наверное, поискать что-нибудь интересное в «Сэйнсбери».

— Вот еще! — с негодованием воскликнула Калли.

— Не говори с набитым ртом! — сказала Джойс.

— Ты забыл? Мы обсуждаем не что-то там, а обед в честь моей помолвки и моего дня рождения!

— Вот закрою дело и поведу вас всех куда-нибудь пообедать. В какое-нибудь уютное местечко, — повторил Барнаби фразу Троя.

— Это не одно и то же.

— Смотри-ка, этот твой олигарх удостоился первой страницы. А где-то дальше еще должен быть некролог. Интересно, что они там написали?

— Человеческому сообществу эта смерть, к счастью, не нанесла ни малейшего ущерба.

— Даже так?

— Не будет ли с моей стороны наглостью попросить хоть кусочек? — язвительно проговорил Барнаби и протянул руку к газете.

Его проигнорировали.

— Почему я в собственном доме не могу получить, что хочу? — патетически воскликнул глава семейства.

— Пап, успокойся, мы все тебя любим. Очень.

— Лучше бы дали мне газету, — буркнул он.

Барнаби был озабочен: вряд ли прессе понадобится много времени, чтобы докопаться, что усопший миллионер находился в Поместье всего за несколько часов до убийства.

Он боялся, что это может произойти в любую минуту и надеялся, что в «Золотой лошади» это тоже понимают и будут к этому готовы.

Калли снова рассмеялась, и газета в ее тоненьких с ярко-розовым, как цветущий миндаль, лаком пальцах зашуршала страницами.

На ней был мужской атласный халат, длинные темные волосы забраны наверх в небрежный пучок на самой макушке ее маленькой изящной головки. На лоб упала кудрявая прядка, и она легким, полным врожденной грации жестом откинула ее назад. Хотя, возможно, ее грация была не столько врожденным свойством, сколько продуманным артистическим приемом. Теперь Барнаби не всегда понимал, когда — это его родная дочь, а когда — актриса.

Глядя на мягкие линии ее губ и щек, на нежную, с персиковым оттенком кожу и тонкий, детский пушок на кистях рук, он должен был все время напоминать себе, что его девочка уже много чего навидалась. В шестнадцать уже принимала пилюли, чтобы не залететь, а дальше, в период увлечения роком и панками, — легкие наркотики. И вот теперь, спустя пять лет и неизвестное ему количество любовников, она сидит перед ним и выглядит невинной и свежей, как только что раскрывшаяся роза. Ах, молодость, молодость…

— Что с тобой, Том?

— А?

— Живот заболел, что ли?

— После такого бекона вполне мог, но нет. Спасибо, что спросила. Слушай, Калли, если так трудно поделиться с отцом газетой, может, поделишься с нами тем, что тебя так рассмешило?

— Человек, который решил, что ему вынесли несправедливый приговор, во время перерыва в судебном заседании проник в кабинет судьи и сварил его парик в электрическом чайнике.