Кэролайн Грэм - Смерть под маской

Трой, который, можно сказать, всю сознательную жизнь провел в поисках женщины именно с таким хирургического типа даром незаинтересованного отношения к своей персоне в целом, подавил вздох.

— Да, вы, наверно, правы. Я… как сказать… немного переутомился. Дочка вот только что родилась…

Вместе они поднялись по лестнице. Мэй сначала вошла в комнату Фелисити одна, но тут же вышла снова.

— Она проснулась, но силовое поле у нее очень слабое, так что может быть…

— Все будет в полном порядке, — уверил ее Трой и вошел.

Он едва ее узнал. Она сидела на постели в синем шелковом халатике, откинувшись на подушки; ее прямые волосы были собраны в пучок и закреплены какой-то плетеной веревкой. Самым приятным для сержанта в течение последующего допроса было то, что он не выпускал изо рта сигарету. Чувство удовлетворения, что он все-таки в присутствии этой знатной дуры курил, не переставая (санкюлоты забили пять, аристократы — ноль), несколько омрачал тот факт, что Фелисити не обратила на это никакого внимания, не говоря уже о том, чтобы наложить запрет.

Вообще, она едва ли соображала лучше, чем накануне, по-прежнему не помнила, как далеко она находилась от Крейги и кто был с нею рядом. Трой подозревал, что она вообще стерла из памяти факт убийства. Честно говоря, оказаться в комнате, где при тебе хлопнули человека, для кого угодно непростое испытание, а если при этом ты и раньше был малость не в себе, то чего ожидать?

Когда он стал спрашивать об ее отношении к тому, что деньги Макфадденов оказались в распоряжении Сильвии в день ее совершеннолетия, миссис Гэмлин заволновалась и сообщила, что знать ничего об этом не знает. Когда Трой сказал, что ее супруг о них знал, она ответила:

— Не удивляюсь. Он будет добиваться этих денег любыми средствами.

— Но это деньги вашей дочери, миссис Гэмлин.

— Ему все равно, чьи они.

Она пришла в смятение, и ее голова заметалась по подушкам. Трой решил поставить на этом точку и закрыть за собой дверь, но в этот момент она начала выкрикивать ошеломительно сочные выражения, содержавшие характеристику физических и нравственных черт своего супруга. Трой в полном восторге от ее таланта бранного красноречия (самое мягкое определение муженька в ее устах звучало как песня: «шваль подзаборная, зачуханная жабья морда») поначалу как-то упустил тот факт, что говорила она о мистере Гэмлине в настоящем продолженном времени. Когда Фелисити наконец смолкла и, задыхаясь, откинулась на подушки, он позволил себе строго заметить:

— Мне кажется, миссис Гэмлин, что не стоило бы так о нем говорить. В конце концов, человек только что скончался.

Фелисити издала громкий вопль и сползла с кровати, повиснув вниз головой, будто в обмороке. Вбежала Мэй.

— Вы, Гевин, просто дурак, — проворчал Барнаби, когда они вернулись в участок.

— Но откуда мне было знать? Она лежала там бледная, будто умирать собиралась. Я и решил, что кто-нибудь уже сообщил ей веселую новость. Например, тот же сэр толстяк Уиллоуби. Он побывал здесь утром. Что бы ни происходило, во всем я один виноват, — угрюмо глядя в пол, огрызнулся Трой.

«Тоже нашли себе мальчика для битья, — уже про себя продолжал сержант, — лучше бы мне стать сантехником. Или путевым обходчиком, как отец». Но представив себе эти варианты, Трой признал, что лукавит. Он всегда хотел быть полисменом и ни за что на свете не пожелает быть никем иным. Однако вечные придирки, ворохи бумаг, подхалимаж всяких идиотов, умничанье выходцев из богатых семейств, которые не привыкли убирать за собой грязь, постоянная грызня всех со всеми, необходимость держать рот на замке, если хочешь подняться выше, а также тысячи прочих ежедневных раздражителей так ему осточертели, что иногда казалось, терпеть больше нет сил.

От Барнаби не укрылись ни плотно сжавшиеся губы, ни покрывшиеся багровыми пятнами скулы его сержанта, и он понял, что был несправедлив. Предположение, что Фелисити уже знала о смерти мужа, было вполне закономерно, хотя все равно Трой проявил редкую неделикатность. Академические успехи Троя были более чем скромны, и, назвав его дураком, Барнаби сыпал соль на рану. В любой другой день Барнаби оставил бы все как оно есть, но сегодня у него было отличное настроение, и он сказал:

— От ошибок никто не застрахован, сержант.

— Да, сэр.

Его замечания оказалось достаточно для того, чтобы восстановить самолюбие Троя. Воспрянув духом, он уже обдумывал, как бы ему невзначай заговорить о своей дражайшей дочурке Талисе-Лин. Он сделал какое-то малозначительное замечание по поводу нее и, заметив, что шеф рассеянно кивнул, немедленно залился соловьем по поводу малышкиной красоты, сообразительности, темпов роста (зубов, волос, ноготков), речевых успехов (разговаривает с медвежонком), музыкальных (бьет по сковородке) и художественных удач. Последний шедевр — «изображение» пуделя своей няни.